здорово станет! У меня теперь верхний уровень зарплаты повысится на пятнадцать процентов, то есть станет не восемьдесят, а девяносто два! Отпуск станет на три дня больше! Нет, скорее всего, на целую неделю!? И налог с меня уменьшат на четверть! Правда, болеть мне по-прежнему пока будет не выгодно! — радуясь, размышлял Кочет над своими новыми благами.
И словно накаркал. У него вдруг заболел желудок. Пришлось Платону идти в заводскую медсанчасть, благо она располагалась на территории предприятия, и для её посещения достаточно было просто отпроситься у своего непосредственного начальника.
На этот раз он попал к новому врачу-терапевту, ведшему их цех.
Ею оказалась молодая выпускница медицинского института — красавица восточного типа Марина Теодоровна Абаева. Она была стройной кареглазой брюнеткой с длинными, пышными волосами и осиной талией, и пухлыми естественно красными губами красивого очертания. И когда она в ответ улыбнулась Платону, то вдобавок сверкнула белыми, ровными зубами и расширившимися с лёгкой поволокой глазами-миндалинами.
И Кочет сразу покраснел и опустил, сверкнувшие на неё страстью свои серо-голубые глаза, в редкие моменты возбуждения и концентрации, становящиеся изумрудными.
А она пока любовалась лицом высокого стройного курчавого брюнета — юноши с редким цветом серо-голубых глаз, не естественно красными губами и ямочками на щеках.
— «Ну, что вы так застеснялись?! У вас необыкновенный цвет глаз! Сейчас он изумрудно-зелёный! Изумрудный цвет получается от смешения серого и зелёного цветов! Такой цвет глаз характерен для людей самоуверенных, но спокойных, разносторонне развитых и многогранных! Им характерны дерзость, сила, уверенность! Они отличаются творческим началом и неординарным мышлением! У вас это так?!» — неожиданно обрушила она на растерявшегося Платона поток своих знаний.
— «Может быть?! Я никогда не задумывался над этим! — поднял Платон на неё восхищённый взор, под уже спадающую улыбку уточнив — А вообще-то у меня сейчас живот болит!».
— «Ой! Извините! Вы меня своим взглядом смутили и отвлекли от дела!» — отвернулась она к почти пустой медицинской карте, тут же предложив Платону открыть рот и высунуть язык.
— «А-а! Понятно! Ложитесь на кушетку и оголите живот!» — решительно распорядилась она.
Кочет подчинился. Но в его юношескую голову уже полезли мысли одна смелее другой. А когда восточная красавица, встав лицом к левому боку больного, стала слишком долго и, как показалось Платону, слишком нежно пальпировать его волосатый, но с развитой мускулатурой живот, брюки Кочета ниже живота стали заметно приподниматься. И она заметила это, как бы невзначай левым локтем проведя по заметному бугру, из-за чего Платон чуть не застонал.
— «Ой! Вам больно? Извините!» — отдёрнула она сразу обе руки, отворачиваясь к столу и скрывая вступившую краску на лице.
— «Можете одеваться» — как показалось возбудившемуся Кочету, слишком неуверенно предложила она.
И он, повернувшись к врачу спиной, стал заправлять майку в трусы, а рубашку в брюки, одновременно слегка ударив по предателю, чтобы тот занял своё место.
— «В общем, у вас острый гастрит! Наверно что-то острое съели в большом количестве? Или постепенно накопилось? Но может быть и от нервного напряжения?! У вас было что-нибудь?» — поинтересовалась она.
— «Вроде нет?! Только вступительные экзамены сдавал!» — не оборачиваясь, через плечо ответил он.
— «Ну, вот! Точно от этого! Так сдали? Поступили?».
— «Да! Уже учусь!» — уже лихорадочно застёгивал он пуговицы на ширинке.
— «И где? Наверняка на вечернем!?».
— «Да! В Бауманском!» — уже повернулся Платон.
— «О-о! Хотя у вас многие в нём учатся!».
— «Да! Даже говорят кафедра своя есть!».
— «Поздравляю! Но говорят, что там очень трудно учиться!?».
— «Спасибо! Наверно? Но у меня уже есть печальный опыт учёбы в Плехановском!».
— «Как?! Вы и в Плехановском учились? Ну, вы точно очень способный и разносторонний!? Недаром у вас такие глаза!?» — в упор взглянула она в них влюблённым взглядом, снова смущая Кочета.
— «Но вам надо будет немного подлечиться — я вам выпишу рецепт, и питаться разнообразнее! Может даже хотя бы временно перейти на диетическое питание!? У нас, кстати, на третьем этаже как раз расположен зал диетстоловой! Там очень качественно кормят!».
— «Да! Знаю! Придётся туда ходить!» — согласился Платон.
— «Я туда сама хожу!» — будто бы поддержала она его, как бы предлагая ему там встретиться.
Она щебетала ещё что-то, отвернувшись к столу, дабы ещё больше не смущать, уже надевшего брюки, юношу.
А Кочет, как заворожённый теперь смотрел на, придававшие её рту округлую форму, быстро меняющие форму красивые, красные, пухлые губки, уже мечтая перебить её трель страстным и долгим поцелуем.
— Такую даже на улице не пропустишь, мимо не пройдёшь, не обернувшись!? И опять старше меня!? — лишь мелькнуло у него в голове.
Он даже подсознательно облизнул свои пересохшие губы, на что она уже со смехом заметила:
— «От моего рассказа, я смотрю, вы даже уже есть захотели?!».
И они тепло распрощались, проводив друг друга задержавшимися томными взглядами.
— «А в случае чего, приходите ещё! Я буду рада вас подлечить!» — проводила она Кочета до дверей своего кабинета.
— «Хорошо! Спасибо!» — вроде бы пообещал и он.
— «Следующий!» — лишь услышал Кочет за своей спиной уже и возбуждающий его приятный голосок.
Платон добросовестно выполнил все назначения врача, и вскоре боль ушла совсем, хотя может быть и сама по себе, если это было от нервов, что было наиболее вероятно.
В субботы Кочет занимался дома, или иногда ездил в институт на лабораторные работы. А по воскресенья он ездил на дачу немного помочь отцу, но главным образом за осенними яблоками от трёх осенних яблонь Штрейфлинг, которых он набирал рюкзак и две сумки.
А вечерами он возил яблоки на занятия в своём, ставшим знаменитым, большом жёлтом портфеле, угощая всех своих одногруппников.
Но вскоре у Платона заболел зуб. В медсанчасти он попал на приём к врачу Островской. Это была замужняя брюнетка возрастом за тридцать лет, в очках, кареглазая и с гладкими, зачёсанными на затылок, прямыми волосами под медицинским колпаком. Она тоже расположилась к молодому человеку, но возможно, больше, как к своему земляку.
Она занялась установкой пломбы в коренном зубе в левой нижней части челюсти Кочета. Платон стойко переносил все процедуры, включавшие сверление зуба, расчистку ствола и блокировку нерва.
Но когда она на втором приёме принялась удалять этот убитый нерв, засовывая в рассверленный ствол зуба длинную проволоку, впечатлительный Кочет стал падать в обморок.
— Это сколько же она засунула туда проволоки? Уже больше высоты моей челюсти! И всё ещё продолжает!? — проносилось тревожное в его воспалённом уходящем сознании.
Тело Кочета стало расслабляться, а белый свет сереть.
И тут он вспомнил, как падал в обморок во время отрезания у него ногтя большого
