«Надо же! — приятно удивился Горский. — И впрямь: на ловца и зверь бежит. Пули, кажется, как раз подходящего калибра».
Он ссыпал содержимое стакана в карман и как ни в чем не бывало стал дожидаться своего ученика, который пошел за аспидной доской.
Когда тот явился, Горский спросил 11-летнего мальчугана:
— Скажи, Мейснер, если бы у какого-нибудь мальчишки оказалось столько игрушек, что он не только поиграть во все не успевает, но у него не хватает времени даже притронуться к ним, так если бы у этого мальчишки забрали бы некоторые из этих игрушек и раздали трудя…, то есть нуждающимся в них, это было бы справедливо?
Мальчуган вытаращил глаза и, плохо понимая, что ему говорит учитель, согласно кивнул головой:
— Ну, да…
— Молодец, Мейснер! — хлопнул его по плечу Горский. — Из тебя вырастет настоящий борец за социальную справедливость.
…Едва Горский вернулся домой, как раздался стук в дверь.
На пороге стоял сосед-слесарь Петр Алексеев со своим сыном Николаем.
— Вот, сделал, — прохрипел вечно пребывавший в подпитии слесарь. Он протянул тяжелую металлическую болванку. — Как обещали, барин, полтинник с вас.
Эта болванка, похожая формой на кофейный пестик, возникла из старинного массивного безмена, который утром Горский отдал в работу слесарю. Когда Горский остался один, он несколько раз, словно пробуя руку, тяжело ухнул болванкой по постельной подушке.
— Всякое серьезное дело требует основательной подготовки, — самодовольно заключил Горский. — Пусть в гордом одиночестве я буду бороться за социальную справедливость. У Жемарина, высасывающего кровь из трудящихся, тысячи и тысячи рублей. А я, особа куда более одаренная природой, не имею в наличии сущих грошей, чтобы съездить хотя б на две недели в Ниццу.
Походив по комнате, помахав болванкой, он отправился на кухню. Это было просторное помещение в тридцать квадратных аршин.
Поставив в углу гладильную доску, Горский поднял заряженный револьвер и выстрелил. Пуля насквозь пробила дерево и застряла в стене.
— Прекрасно, Печорин! — воскликнул Горский, сам себя называвший этим именем и восторгавшийся этим персонажем. — Я стану героем нашего времени. Вперед, на борьбу с классовой несправедливостью! Да поможет мне Вельзевул!
В тот февральский вечер 1868 года, когда Горский вкушал от вкусного стола Жемарина и когда проявлял совершенно неуместную в связи с задуманным педагогическую принципиальность, он был полностью готов перейти к решительным действиям. Орудия убийства уже несколько дней Горский таскал с собой: револьвер в кармане, а болванку в портфеле.
Гимназист оставался совершенно спокоен. Сердце бешено не колотилось, кровь не ударяла в голову, рука не дрожала.
Горский наблюдал за собой как бы со стороны и оставался от собственной холодности в полном восхищении. «Это оттого, — говорил он сам себе, — что меня ведет благородная идея».
Идея гимназиста была так проста, что о ней можно сказать в нескольких словах. Первое: следовало уничтожить всю, буквально всю семью Жемариных. Второе: перебить прислугу и всех свидетелей. Третье: забрать как можно больше добра из дома купца-эксплуататора, чтобы до конца жизни обеспечить себя.
Когда Жемарин-старший с детьми отправились на прогулку, Горский хотел остаться в доме. За время их отсутствия он был намерен убить всех домочадцев.
То же ожидало бы возвратившихся после катания.
Но Иван Сергеевич, желая доставить удовольствие сыну бедного бухгалтера, настойчиво пригласил:
— Витольд Людвигович, поехали, покатаемся! И потом домчим вас до дому.
Делать было нечего, Горский согласился.
«В этом есть социальная справедливость, — подумал он. — Эксплуататор доставляет удовольствие порабощенному капиталом. Да и я, как меч правосудия, допущу гуманный поступок: пусть напоследок папаша покатается со своими детишками. — И возбуждающая радость мысль зашевелилась в его черепной коробке: — Вот вы, все трое, завтра станете трупами! Вы, которые за гроши мучили меня, талантливого человека, унижали подачками с вашего хозяйского стола, вы все ляжете в могилу. Ваши черепа будут раздроблены, сердца пробиты пулями».
Вдруг он очнулся, его за руку теребил Александр:
— Садитесь рядом со мной, Витольд Людвигович! Здесь мягче и подушка под спинами теплая.
«Скоро ляжешь еще мягче. Будут юродивые причитать: „Пусть земля тебе, мученик, будет пухом!“ — И он расхохотался так дико, что Иван Сергеевич удивленно посмотрел на гимназиста:
— Что с вами?
Потом они поехали вечерними улицами древнего города. В ясном морозном воздухе, на беспредельной высоте, горели звезды. Пара, словно ветер, неслась вперед, коренник дробил крупной рысью, пристяжная метала из-под копыт снежные комья… Хороша ты, жизнь!
Как не вспомнить чьи-то слова: «Жизнь дает Господь, а отнимает всякая мразь!»
На следующий день произошло то, что заставило газетчиков назвать гимназиста Горского «Мясником».
Итак, 1 марта Витольд Людвигович как обычно пришел в дом Жемарина в 4 часа пополудни. Два часа он занимался с мальчиками.
В начале седьмого все сели за чай.
— Батюшка, — сказала няня, — так мы с кучером нынче и отвезем твою посылочку в монастырь?
Речь шли о подарках купца настоятельнице Воскресенского монастыря для раздачи насельницам. Во дворе сани уже были нагружены всякого рода товарами: рисом персидским очищенным, несколькими головами сахара, дюжиной бутылок фруктового сиропа, лежало фунтов десять чая цветочного, шоколад «Санте», мешок гречневой крупы.
— Не поздно ли нынче? — засомневался Иван Сергеевич.
— Благое дело завсегда ко времени, — резонно возразила старушка. — Да и езды тут — рукой подать.
— Тогда, мои золотые, с Богом, — напутствовал купец. — Да, чуть не запамятовал, я привез для сестер полдюжины арбузов да два десятка апельсинов. Стоят в мешках, кучер мой в сени занес. Пусть разговеются. Да поклон мой скажите сестрам.
Сани уехали. Вскоре по делам ушел и сам хозяин.
…Горский вновь вернулся в учебный зал, продолжил занятия со старшим сыном Жемариных — Иваном. Тот выполнял задание учителя — решал тригонометрическую задачу.
«Пора!» — решил Горский. Он наклонился к своему портфелю, стоявшему на полу возле стола, медленно достал болванку, поднялся во весь рост и с размаха стукнул ребенка по темечку.
«Только бы успеть перехватить тело, прежде, чем он грохнется на паркет!» — все время думал Горский.
Но мальчик не упал. Он завалился вперед, и алая сильная струя крови залила аспидную доску и стол.
«Сколько крови! — удивился Горский. — Итак, счет я открыл, — первый! — с чувством странного удовлетворения подумал он. — Самое главное — ловить их по одному. А как ловить? Сачком — как бабочек? Куда я дел сачок?»
Вдруг он с ужасом ощутил, что его рассудок, остававшийся холодным до начала дела, помутился, лопнул, распылился. Он никак не мог сосредоточиться на одной мысли, понять, что теперь следует делать.
Все закрутилось перед Горским. Из-под стола вылезла какая-то морда с рожками. «Кто это?» — удивился гимназист. И тут же сообразил: «Это младший сын Жемариных — Александр. Он маску рождественскую надел. Вот как хорошо. Сейчас я его!»
Он стукнул по рогатой голове болванкой. Но голова стала хохотать и плеваться кровью в Горского.
Все пошло кругом, Горский зашатался. Он хотел облокотиться на стол, но его рука оперлась во что-то сырое и мягкое. Это была голова Ивана, который от толчка рухнул на пол.
И тут же произошло как бы прояснение сознания.
Горский схватил Ивана под мышки и оттащил в кабинет Ивана Сергеевича. Едва он бросил мальчика на пол, как тот начал слабо стонать.
«Ну, живучий! — удивился Горский. — Если бы я тебе не помог, ты, глядишь, лет сто коптил бы небо. А теперь прямиком — к ангелам!»
Он почти бегом отправился за болванкой, которую бросил возле стола. Подняв ее, он вошел в кабинет и три раза ударил по голове мальчика. Тот перестал стонать.
— Да, теперь начинается самое серьезное! — Верный давней привычке разговаривать сам с собой, он и сейчас говорил вслух. — Кто следующий? Желательно их собирать кучнее, а не разбрасывать по всем комнатам. И сколько осталось их в доме? Один, два, три… семь человек. Я должен их превратить в трупы, пока не вернулись другие. Тогда я легко разделаюсь с возвращающимися.
Насвистывая что-то веселенькое, он пошел по коридору. Из кухни раздавались голоса, смех.
Горский заглянул в щель приоткрытой двери. Увидал троих: дворника Константина, кухарку Прасковью и Варвару Силантьевну. Последняя что-то оживленно рассказывала.
«Прекрасно, остановлю свой выбор на этой милой старушке!» — решил Горский и всунул голову в дверной проем:
— Варвара Силантьевна, пойдемте скорее, у Ванюшки кровь идет… носом.
