к месту. Он снова где-то попал впросак, и это уже перестало его удивлять.
– Росанна, – промолвил он наконец, – я не стану ничего объяснять. Если я обижаю тебя этими словами, то мне очень жаль, правда. И я больше не буду появляться у вас, если ты не захочешь. Но только…
– Как тебя зовут? – перебила Росанна.
Тетивщик обессиленно покачал головой:
– Джузеппе.
– Ты в беде, – со спокойной уверенностью проговорила лавочница, – не топорщись, я ведь вижу. Ты живешь под чужим именем и перебиваешься случайными заработками, хотя уже давно мог найти хорошую работу и забыть о нужде. Скажи, чем я могу тебе помочь? Ведь чем-то наверняка могу.
Пеппо слегка нахмурился – этот прямой разговор был куда проще прежних уверток.
– Зачем ты предлагаешь мне помощь? – вкрадчиво спросил он. – Ты совсем не знаешь меня. Люди обычно вовсе не от наград прячутся под чужими именами.
Росанна сделала паузу и ответила все так же просто и спокойно:
– Ты прав. Только ты, Пеппо, людских гримас не видишь, а потому и сам лицом врать не умеешь. Я учености невеликой, но выросла в лавке, а здесь поневоле узнаешь людей. Каждый день новые лица, сплетни, болтовня – чужие жизни как на ладони. Я за версту чую, кому можно медяк до завтра простить, а к кому и спиной лучше не поворачиваться. Да и Алонсо за тебя в огонь и в воду готов. А детей, знаешь, обмануть непросто, зря их за дурачков держат.
Пеппо еще несколько секунд молчал, а потом ответил прямо и отрывисто:
– Что ж, давай начистоту. Моя семья чем-то насолила какому-то очень могущественному человеку. Я последний в своем роду. Поэтому расплачиваться по счетам назначили меня. И нечего впутывать других людей. Мне чистая совесть скоро может пригодиться.
Поднявшись, он направился к выходу.
– Пеппо, да погоди! – взволнованно окликнула лавочница, но в этот момент за дверью послышались тяжелые шаги и скрежетнула ручка, впуская уличный зной.
– Вот ты где! – укоризненно пробасил Барбьери, входя. – Отец там зашивается, а она беседы с кавалерами беседует, да еще с глазу на глаз.
– Это моя вина, мессер, – торопливо ответил Пеппо. – Я, олух, утром щеку располосовал, так Росанна по доброте душевной взялась меня подлатать.
По лицу скользнул пристальный взгляд.
– Эге… – протянул лавочник. – Хорош… Ну, то другое дело. Только смотри мне, парень: Росанна честная девушка, ей соседские сплетни ни к чему. Так что без фортелей мне.
Еще дослушивая отповедь лавочника, Пеппо почувствовал, как от абсурда этой сцены внутри вскипает бестолковое веселье: вот и снова в нем подозревают соблазнителя… Лотте бы рассказать – он со смеху помрет. Не сдержавшись, он улыбнулся:
– Господь с вами, мессер Барбьери.
Однако лавочник подошел ближе и пригляделся к рассеченной щеке:
– Слышь, малец, что-то непохоже, чтоб ты сам приложился. Случилось чего, что ли?
Пеппо подавил машинальную тягу коснуться лица.
– Благодарю, мессер, все ладно.
Барбьери хмуро покачал головой:
– А вот не надо краснеть. Упавши, подмоги попросить никогда не стыдно. Стыдно в грязи валяться и слезы лить.
Окончательно смешавшись, Пеппо сделал еще шаг к двери.
– Ваша правда, мессер, – скомканно отозвался он, – мне пора. Скоро полдень, а я еще и работать не начинал. Спасибо, Росанна.
– Береги себя, – отозвалась девушка с едва слышным оттенком разочарования.
Неловко распрощавшись, Пеппо вышел из лавки. Несколько секунд постоял в тени переулка, пытаясь согнать в кучу разбредающиеся мысли. Встряхнул головой, чувствуя, что лицо по-прежнему горит дурацким румянцем. Он не выносил сострадания, но, черт… Порой, оступившись на малознакомой улице и вскидывая руку в поиске опоры, он на миг чувствовал, что бездна вокруг безгранична, что стоит упасть, и он полетит в пустоту, словно сорванный непогодой сухой лист. А потом рука вдруг натыкалась на кромку стены, и боль в ободранной ладони дарила радость, непонятную зрячим, – упоение вновь обретенной устойчивости мира. «Упавши, стыдно в грязи валяться и слезы лить…» Спасибо, мессер Барбьери.
Пеппо глубоко вдохнул. Потом провел ладонью по весте, нащупывая очертания ладанки, и задержал руку на ее продолговатом корпусе. К черту утреннюю истерику. Ему помешали избавиться от ладанки – так будем считать, что это неспроста. Но ему помешали еще кое в чем. Кому-то мало было швырять в него камнями и осыпать оскорблениями, кто-то отогнал его от распятия, не дав наклониться к тайнику. И прежде, чем принять какое-то отчаянное решение, он должен это исправить.
Резко повернувшись, Пеппо зашагал к госпиталю, а в душе все так же клокотало и пузырилось бесшабашное, бездумное отчаяние. Он не станет скрываться. Он просто пойдет туда. И если справедливость хоть немного, самую малость, на его стороне – он сможет подойти к распятию, никем не замеченный.
Солнце поднималось в зенит, улицы были полны разморенного жарой, обозленного и усталого народа. Пеппо шел, не опуская глаз, не уворачиваясь от толчков, не слыша брани. Лишь у самого госпиталя он чуть замедлил шаги, ощущая, как по вискам катится пот, а пальцы покалывает от волнения. Чьи-то взгляды равнодушными мошками иногда мелькали у лица. Вытянуть руку – и впереди щербатым горячим ребром выступит край кирпичной ниши.
Пеппо шагнул вплотную к распятию, широко перекрестился, склонился до самой земли. Пальцы бегло скользнули по ворсистому от мха постаменту… и замерли. Из ломаной щели едва выглядывало ребро плотно сложенного листа.
* * *
Медная чашечка весов выскользнула из рук и звонко грянулась об пол. Росанна вздохнула, отложила ветошку и полезла под прилавок. Она никак не могла собраться, уже рассы́пала бобы, разбила глиняную кружку, и, похоже, дело тем ограничиться не собиралось.
Скрипнула дверь, вошедший отец бухнул на пол тяжелый мешок и отер со лба пот.
– Чертова жара… – пробурчал он и зачерпнул воды из бочонка у стены. Осушив ковшик, Барбьери повернулся к дочери. Меж густых бровей наметилась складка. Подойдя к Росанне, механически чистящей медь, он отнял у нее ветошь и вдруг неуклюже привлек девушку к себе:
– Не горюй, малютка, – проворчал он, – все отболит…
Росанна вздрогнула, отстраняясь от отца, но тот лишь крепче прижал к груди ее голову и потрепал по выбившимся из-под чепца кудрям.
– Эх, вы… Все думаете, родители – пни трухлявые, с двух шагов ни рожна не видят… – Голос Барбьери гулко отдавался в его необъятной груди, и Росанна словно вернулась в недавнее детство. – Приглянулся тебе Риччо-оружейник, а? Да не копошись, синичка, не браню ведь. Ты только меня послушай. Просто послушай, соглашаться не принуждаю. Сама все с годами поймешь.
На миг чуть крепче сжав дочь в объятиях, лавочник отпустил ее и кивнул на табурет у
