— Потеху пропустили. Приставы крюками шарабаны растаскивали.
— Рад, что ты не скучал.
Мурин неуклюже залез на сиденье, перевернулся, спустил ногу, сел.
— Куда двигаем, командир?
— Не знаю, — честно признался Мурин.
Андриан обернулся. Оба несколько секунд слушали, как стрекочет по капюшону дождь, как по Невскому проносятся ночные лихачи, как чмокает в Фонтанке вода.
— Я тебе сейчас не командир, — сказал Мурин. — Все войско — ты да я. Поэтому давай военный совет устроим.
— Хм, — Андриан поерзал.
— Или ты тупой?
— Нет, не думаю. Котелок варит.
— Вот и славно. Товарищ мой, говорят, убил женщину. Девку.
— Ёп. Да, бывает.
— Сестра его говорит: он не мог. Сам он говорит, что не помнит ничего. А остальные твердят: мы ничего не видели.
— Брешут.
— Да, брехать может кто угодно из них. Или все сразу. Или кто-то говорит чистую правду. Неизвестно.
— Тогда не надо слушать никого.
— Вот это я и пытаюсь. Не слушать других, а смотреть на все своими глазами.
Андриан кивнул, Мурин продолжал:
— Все случилось здесь. Я это место увидел. Там в самом деле можно убить. Ограбить, снасильничать, и никто ничего не услышит и не увидит — все орут, все смотрят на столы. Можно незаметно прийти и незаметно уйти — там портьерами выгорожен коридор для прислуги.
— Ну так прислуга наверняка видела.
— Нет. Темень в этом проходе хоть глаз выколи, свет в щели пробивается. Лакей или официант мог услышать шаги, заметить фигуру — но подумал, что это другой лакей. Даже внимания не обратил. Они там носятся как угорелые. Особенно когда игра в разгаре.
— Товарищ твой что, кокнул и утек по коридору?
— То-то и оно. Когда дело открылось, то в буфетной лежала мертвая женщина и рядом лежал он. Пьяный, совершеннейшее бревно.
— Да, бывает. Я такие бревна кажный вечер развожу. А говорят еще, что с иностранного вина не упьешься, ха! Если родной беленькой лакировать, то запросто.
— Вот-вот. Он ничего не помнит о событиях прошлой ночи — и это может быть правдой. Но… Когда сестра его говорит, что он не мог убить человека, это тоже может быть правдой.
— Сестра-то красотка? — подмигнул Андриан.
Мурин отмахнулся, скорчив ему гримасу. Продолжил:
— Теоретически рассуждая…
— Че-го рассуждая?
— А. В смысле — может так быть. Я говорю о том, что возможно. Возможно, что там был еще и другой человек. Злодей, который убил женщину и воспользовался тем, что мой товарищ был в дупель. Теперь Прошин считает, что по пьяни ничего не помнит, но на самом деле…
— …на самом деле ничего и не было. Оболгали.
— Да. Или нет. Я не знаю. В этом вся соль.
— Прошин, значит, его звать.
— Только держи язык за зубами, — пригрозил Мурин.
— Да ща, пойду трепать направо-налево… Само собой!
— В общем, я ищу третьего человека, который там был, но не знаю, существует ли он. Был ли вообще? Может, и нет. Но возможность — допускаю.
— Хороший, видать, товарищ у тебя.
— Что?
— Говорю: похоже, что ты не сам-то больно веришь, что это товарищ твой кокнул.
— Я никому не верю. Товарищу в первую очередь.
— Разумно. А за что хоть он эту бабу кокнул?
— Хм, — Мурин потеребил ус. — Этот самый вопрос и мне не дает покоя.
Андриан кивнул:
— Некоторые бабу и ни за что порешить могут. Потому что под руку подвернулась.
Мурин вздохнул. Именно этого опасался и он, и даже сам Прошин. Колобок просто подвернулась под руку в припадке пьяной ярости, случайная жертва искалеченного войной разума. За то, что слабая. За то, что проститутка. За то, что женщина в мужском мирке игорного дома. Ни за что. Пришлось признать:
— Такое тоже возможно. Ну и переплет! — Мурин запустил обе пятерни в бакенбарды, потеребил щеки, шумно выпустил воздух. — Вопросы и вопросы, и ни одного ответа.
Андриан обернулся к лошади, поднял поводья, чмокнул. Лошадь махнула хвостом и плавно тронулась.
— Куда?! — крикнул Мурин в спину кучеру.
— Домой!
— Погоди!
— Скажи-ка, командир. Ежели товарищ твой бабу кокнул, повесят его?
Мурин поежился под шинелью:
— Или каторга.
— Все одно — человечья жизнь на кону. Тут голова нужна ясная — чтоб вопросы задавать дельные. Шабаш! Спать. Утро вечера мудренее. — Андриан свистнул, рысак наддал, заложил поворот. Коляска полетела по Невскому.
Глава 5
Мурин проснулся, как всегда, с тяжелой головой, с тоской на сердце: будто во сне случилось что-то ужасное. Но самого сна не помнил. Снилась наверняка схватка, то поле, которое не забыть, наваленные трупы в мундирах — окровавленных, изорванных картечью или совсем целых — казалось, солдат сейчас встанет и покрутит ус. Скользкие от крови груды мертвых. Мурин позвонил, у лакея спросил себе кофию, велел прислать своего слугу и подать платье. Провел по подбородку: бриться сегодня или нет? Делать визиты он не собирался. Дамское если только общество… Но от дам он хотел некоторое время держаться подальше. Мурин почесал подбородок и оставил все как есть.
На подносе с завтраком, который подал ему гостиничный лакей, белел сложенный листок с красной восковой печатью. Мурин поднял вопросительный взор. Лакей наклонил голову:
— От господина Мурина изволили прислать. Срочным.
Что за срочность могла быть в такой ранний час у Ипполита? Мурин распечатал записку. Ипполит просил его приехать как можно скорее для важного разговора. Не имея ни малейшего представления, о чем может идти речь, Мурин бросил записку на стол и занялся кофием.
Одевшись, позавтракав, сложив и сунув записку от Ипполита себе за отворот, чтобы не забыть о ней совсем, он вышел из подъезда Демутовой гостиницы. Тучи висели низко, тяжесть обкладывала голову: был тот типично петербургский день, мокренький и темный, когда кажется, что ничего не удастся. Рядом затрещали колеса, Мурин удивленно увидел, что от поребрика набережной тронулась и подкатила к ступеням крыльца знакомая лошадь в знакомой упряжи.
— Ба! Андриан.
— А чего ты вылупился?
Мурину совестно стало:
— Да думал, вдруг ты передумал. Сам же сказал: утро вечера мудренее.
Тот заржал:
— Ага. Тут ты меня поддел. Полезай.
Мурин сурово обернулся на швейцара, чтобы тот не вздумал помогать. Андриан слегка покачал головой, глядя, как Мурин барахтается, но ничего на это не сказал, пока тот не утвердился на сиденье.
— Куда ж, барин?
— Я тебе не барин.
— Иди ты! А кто? Командир?
Мурин был не в настроении пикироваться:
— Поезжай в крепость. Надо расспросить Прошина об убитой девке.
— Колобок?! Это так ее звали?
Прошин поморгал, точно глазные яблоки были сцеплены с умственным механизмом и одно движение помогало завести другое. Но сейчас не особенно помогло.
— Да нечего мне о ней сказать…
Прошин сидел, сгорбившись, на застланной серым суконным одеялом арестантской койке. Локти на коленях, пальцы переплетены. Мурин привалился в углу спиной к шершавой стене, чтобы дать отдых раненой ноге. На столе лежал сверток, судя по душку, который проникал сквозь промасленную бумагу, там были объедки со вчерашнего. Чай в стакане был явно холодный: успел подернуться маслянистой радужной пленкой. Мурина осенило:
— Ты что, не завтракал?
— А?.. Что?
Прошин отмахнулся, как будто не вполне понял, о чем его спросили, еще поморгал:
— Так это ее… я убил?
— Так ты ее знал?
Он расцепил руки, сложил ковшом и спрятался в него лицом, прикрыл глаза:
— О Господи.
— Ты что, и этого не помнишь?
Прошин помотал головой:
— Знал.
Мурин почувствовал, что теряет терпение:
— В смысле — еб?
Прошин опять помотал головой:
— Я… не помню. Нет. Не еб.
— Ты ж только что не был уверен.
— А теперь уверен.
— Ты ж утверждаешь, что ничего не помнишь.
— Не помню. А тут уверен.
— С чего вдруг?
