И вот теперь в Женеве ее странствованиям положил конец некий анархист Луиджи Луккени. Его схватили, он сидит в швейцарской тюрьме, гордый всеобщим вниманием. Еще бы, ведь это он убил императрицу ударом заточки. По его воле телеграф разнес по миру весть о ее смерти. По его воле Вена и вся Австрия сейчас плачут.
Что же это за мир, в котором мы живем, думал Вертен, если его может так всколыхнуть какой-то жалкий подонок.
Узнав фамилию убийцы, Вертен не находил себе покоя. И не только потому, что его переполнял гнев. Он был уверен, что совсем недавно слышал или читал эту фамилию, но никак не мог вспомнить где. Наконец он заставил себя прекратить попытки в надежде, что потом это как-нибудь вспомнится само собой.
Похороны были назначены на субботу. Климт пригласил Вертена понаблюдать за церемонией с балкона нового отеля «Каранц», располагавшегося напротив церкви Капуцинов, в склепе которой покоились все императоры из рода Габсбургов и члены их семей. Вообще-то в отеле жил недавно прибывший в Вену известный американский писатель Марк Твен. Он пригласил Климта, а уж тот всех своих знакомых, включая Вертена.
Климт познакомился с писателем неделю назад во время посещения Твеном Сецессиона. Писатель принял художника за рабочего. Климт счел это комплиментом, они разговорились и вскоре подружились. На приеме у Твена — ту вечеринку вполне можно было назвать приемом — присутствовали все, кроме Эмилии Флёге, которая слегла с простудой.
В полдень Климт встретил Вертена у отеля и повел в бельэтаж к застекленному портику, выходящему на площадь, которая, несмотря на дождь, была заполнена горожанами. Море котелков, женских шляп с черными перьями, зонтов. Американец сидел в кресле посреди гостиной. Климт подвел Вертена к нему. Тут было немало знаменитостей. Писатель Артур Шницлер, активная пацифистка баронесса Берта Кински фон Сутнер, графиня Миса Виденбрук-Эстерхази и музыканты Теодор Лешетицкий[35] и Осип Габрилович.[36] Твен, одетый в свой обычный белый костюм, курил сигару. Он доброжелательно кивнул Вертену и заговорил с Климтом на смеси немецкого и американского английского. Вертен прилично знал английский, у него был учитель-британец, но он с трудом разбирал речь писателя. Климт улыбался и кивал, а когда они отошли наконец, чтобы занять места у окна, пробормотал:
— Он что-то говорит, а я ни черта не понимаю.
Внизу одетые в парадную форму солдаты оттеснили толпу к тротуару. Затем оцепили площадь, которую начали медленно заполнять армейские и морские офицеры в сияющих позолотой шлемах. Затем появились пятьдесят генералов в бледно-голубых мундирах и шлемах с зелеными плюмажами, к ним присоединились другие в красной, золотистой и белой форме, и площадь засияла, как великолепная палитра. А тут еще и тучи неожиданно разошлись, позволив солнечным лучам осветить это буйство красок. Вертену даже пришлось прищуриться. По обе стороны дверей церкви в почетном карауле застыли мальтийские рыцари в лиловых мантиях и рыцари Золотого Руна в красных. Вертен догадался захватить с собой театральный бинокль и теперь разглядел знак отличия: небольшой кулон, клочок овечьей шерсти в золотом обрамлении, символизирующий мифическое руно Ясона и Аргонавтов, что, в свою очередь, символизировало высокие идеалы рыцарей, охраняющих католическую церковь.
На площади осталась только дорожка для карет, которые подъезжали, высаживали своих знатных пассажиров и тут же отъезжали. Первыми прибыли эрцгерцоги и эрцгерцогини дома Габсбургов, затем кайзер Германии, короли Саксонии, Сербии, Румынии и регент Баварии в сопровождении двух сотен придворных и высших аристократов, которым было позволено войти в церковь. Непрерывное движение карет длилось целый час, затем появилась процессия священников в золоченых сутанах, отороченных белыми кружевами. Они несли распятие.
Вооруженный биноклем Вертен рассматривал лица собравшихся на тротуарах вокруг площади и вдруг увидел доктора Ганса Гросса. Он передал бинокль Климту, и тот сразу побежал, чтобы привести его сюда. Вертен последовал за ним. Они протиснулись через толпу к криминалисту. Он был приятно удивлен, но идти в номер к Марку Твену отказывался. Мол, неудобно без приглашения. Однако Климт буквально потащил его за руку.
Они вернулись к окну вовремя. Уже зазвонили церковные колокола, знаменуя предстоящее прибытие черного катафалка в стиле барокко с телом императрицы Елизаветы. В этот момент колокола зазвонили не только в Вене, но и по всей империи Габсбургов, от Инсбрука на западе до Будапешта и за ним Трансильвании на востоке, от Праги на севере до Сараево на юге.
Под колокольный звон ровно в двенадцать минут пятого на площадь выехала группа всадников в колонну по четыре, расчищая путь для похоронного кортежа. За всадниками появились уланы в золотисто-синих мундирах, за которыми следовала траурная карета, где ехал император и его дочери, Мария Валерия и Гизела. Карету везли шесть коней. Пожилой император вышел из кареты, весь какой-то согнутый, придавленный несчастьем. Да, подумал Вертен, какие только напасти не сваливались на этого человека за его долгую жизнь. Покушение, брак с отчужденной, замкнутой Елизаветой, трагическая смерть брата Максимилиана в Мексике, самоубийство сына, кронпринца Рудольфа.
По слухам, получив весть о гибели Сисси, Франц Иосиф не выдержал и заплакал.
— За что меня Бог карает?
Как только император с дочерьми скрылся в церкви, на площадь выехал катафалк, который везли восемь жеребцов липицианской породы, украшенных черными страусиными перьями. Катафалк окружали всадники в черных одеждах и белых париках, возглавляемые высоким седым сановником в красной мантии рыцаря ордена Золотого Руна. Это был советник Франца Иосифа князь Грюненталь, тот самый могущественный покровитель инспектора Майндля. Его предки служили Габсбургам в течение веков. Грюненталь, наверное, был почти ровесником императора, но выглядел много моложе. Высоко подняв голову, с прямой спиной, он гордо поднимался по церковным ступеням впереди гроба. Там, в соответствии с ритуалом, остановился и постучал в дверь. О том, что сейчас должно произойти, в Австрии знал каждый школьник.
На первый стук монах внутри церкви откликнется:
— Кто там?
— Ее императорское и королевское величество императрица Австрии и Венгрии Елизавета, — ответит Грюненталь.
— Мы ее не знаем, — скажет монах.
И Грюненталь постучит снова.
— Кто там?
— Императрица Елизавета.
— Мы ее не знаем.
Затем после третьего стука и вопроса «Кто там?» Грюненталь наконец скажет:
— Ваша сестра Елизавета. Бедная грешница.
После чего дверь откроется.
Двери церкви закрылись за гробом с телом императрицы, и обстановка в апартаментах Твена разрядилась. Гости начали активно общаться.
Гросс объяснил, что вернулся в Вену, потому что в Черновцах ему пока нечего делать.
— Помещение для моей кафедры еще строится, и занятия начнутся только с весеннего семестра. Адель поехала навестить школьную подругу в Париже, а я вернулся сюда.
— Ну и чудесно, Гросс, — сказал Вертен. — Побудете некоторое время в Вене. Можете остановиться у меня. В моей квартире есть свободная спальня.
— Спасибо, Вертен. Вы добрая душа. — Гросс выглядел растроганным. — А в Черновцах, поверьте, я чуть не пропал от скуки.
Климт взял Гросса под руку, собираясь представить Твену. Но оказалось, что они знакомы, правда, по переписке. Несколько лет назад Твен консультировался с Гроссом, когда писал свою книгу «Том Сойер, сыщик». Они сразу завели оживленный разговор, несмотря на трудности Твена с немецким языком. Впрочем, он мог говорить и на английском. Его почти все понимали.
Когда церемония похорон закончилась и колокола зазвонили в последний раз, гостям подали херес. Спустя полчаса они начали постепенно расходиться. Вот тут Твен произнес странную фразу:
— Не тот человек сидит в швейцарской тюрьме. А может, тот, да не за то. Ох уж эти венгры. Вначале Рудольф, а теперь вот его мамаша.
Гросс принял приглашение Вертена занять просторную комнату в задней части квартиры. И вечером они устроились за столом перед блюдом с великолепно приготовленной фрау Блачки тушеной говядиной с картошкой в сопровождении охлажденного белого вина. К ужину пришла Берта. Она сидела за столом напротив Вертена.
— Что Твен имел в виду? — спросил Вертен.
Криминалист положил себе в тарелку хрена, театральным жестом предложил Берте и только потом ответил:
— Твен литератор, а стало быть, выдумщик. Об этом не надо забывать.
— Вы хотите сказать, что он постоянно фантазирует? — спросила Берта с улыбкой.
— Может, не совсем фантазирует. Но чересчур буквально воспринимает небылицы, распространяемые венгерскими аристократами. Они, конечно, никогда не перестанут твердить о независимости, как будто мадьяры единственное в империи национальное меньшинство, находящееся в таком положении.
