На секунду смежив веки, Элинор с ужасом представила, какие усилия и расходы потребовались бы от них, случись такое в их монастыре.
Брат Мэтью не успокаивался.
— Я вижу в этом перст Господень, — возбужденно говорил он. — В том, что появляются все новые и новые реликвии и мы можем их обрести. И разве мы смеем поворачиваться спиной к этим божественным дарам?
Сестра Руфь наконец моргнула.
— Подумайте, миледи! — воскликнула она. — Целая кость! И коленная чашечка! Как возрастет влияние и значение нашего монастыря во всем христианском мире! Наш добрый брат целиком и полностью прав, ратуя за это!
В ее голосе, обычно суровом и жестком, появилась несвойственная ей елейность.
Элинор сжала зубы. Что, если она не выдержит и сдастся на милость победителя? К чему это приведет? Ну, прежде всего к тому, что Мэтью действительно одержит победу. В первую очередь духовную, которая, несомненно, поможет ему получить еще большую поддержку и выиграть битву за приорат, стать настоятелем всего монастыря. И получится, что она, не желая того, своими руками водрузила его на это место. С другой стороны, если она подтвердит свой отказ от приобретения реликвии, не вызовет ли это еще большей симпатии к Мэтью и не окажется ли большинство в его лагере просто из чувства протеста или негодования: как посмела она отказаться от такого дара Божьего?
Она почувствовала боль в левом виске, приложила к нему руку.
— Могу я прислать к вам продавца, миледи? — услышала она настойчивый голос.
Ох, какой он!.. Никак не отстанет! Чувство досады, поднявшееся в душе Элинор, помогло ей ответить решительно и однозначно и в то же время уклончиво-вежливо.
— Усердие, с каким вы отстаиваете свои взгляды, брат, заслуживает всяческого уважения. Тем не менее я не считаю, что сейчас время для скорых решений, и потому откладываю его.
— Но он может продать реликвию в другое место!
— В Норидже свой святой уже есть. Значит, там покупать не станут, не правда ли? Наш Тиндал, вы знаете это не хуже меня, расположен далеко от больших городов, и поблизости от него нет церквей или монастырей, которые могли бы позволить себе дорогие покупки. Если ваш торговец намерен, как вы говорили, продать реликвию в один из отдаленных монастырей на севере, он согласится еще немного подождать, я уверена. И на этом закончим разговор. Спасибо вам, брат.
— Но…
Два человека в черном, ставшие вдруг так похожи друг на друга, что не отличить, уставились на нее, как ястребы на полевую мышь. Однако эта мышь нашла в себе силы…
— Простите, брат, — произнесла она, — уже довольно поздно, я привыкла эти часы проводить в молитве. Всего доброго.
Боль над глазом стала сильнее.
— Миледи?..
В интонации, с которой сестра Руфь произнесла это слово, слышался вопрос: не нужно ли и ей принять участие в молитве, а также не может ли она рассчитывать на продолжение беседы на ту же тему, но уже вдвоем. Элинор постаралась разубедить ее и в том, и в другом.
— Я хочу остаться одна. Благодарю еще раз. Ваше беспокойство о репутации нашего Тиндала весьма похвально, и я ценю его…
Двое в черном, так похожие на ястребов, одновременно встали и одновременно устремились прочь из покоев настоятельницы.
Элинор проводила их взглядом и пробормотала в отчаянии:
— Ох, если брат Мэтью будет выбран приором, не отвертеться мне от этих костей.
Она подошла к столу, глубоко вздохнула и налила себе в кружку эля. На глаза ей что-то давило. На виски тоже. На сердце… а, что уж тут говорить!
У ее ног произошло какое-то движение. Большой рыжий кот взмыл с пола и в один миг оказался на столе. Она взяла его на руки.
— Иди ко мне, Артур. Посиди со мной и стань моим мудрым советчиком. Твое имя тебя обязывает, ты ведь знаешь это?
Она уселась вместе с ним на стул, зверь удовлетворенно замурлыкал, но советы давать не торопился. Правда, она и не спешила спрашивать. Ждала, пока утихнет головная боль. Боль проходила, но это не мешало Элинор сожалеть о своем упрямом отказе регулярно пить настой из девичьей травы, которая помогает от лихорадки и которую ей упорно советовала Анна. Упрямство, заслуживающее лучшего применения, ругала она себя. Если бы мне хватало его в беседах с настырным Мэтью, уж не говоря о том, чтобы употребить его для борьбы с охватившей ее и не дающей ни покоя, ни передышки греховной страстью. Для победы над которой ей так не хватает истинного упрямства. Или как это назвать?..
А что ты думаешь, Артур, о брате Мэтью с его исключительной настойчивостью, с его застылыми взглядами на все вокруг?.. Впрочем, Бог с ним, с Мэтью, у нее сейчас более насущные заботы… Убийство солдата. Кто это сделал? Где искать убийцу?.. Перестань мурлыкать и ответь!.. Может ли брат Томас быть замешан в этом? Я считаю, что нет, но, возможно, я так ослеплена своим чувством, что потеряла способность разбираться в людях и не в состоянии понять всю страшную правду о его натуре.
Она задумалась, перестала поглаживать кота, и тот подтолкнул головой ее руку.
Но я верю, что он невиновен, сказала она, снова почесывая ему горло. Да, признаюсь, сатанинский огонь вожделения обжег мою душу. Но он не превратил в пепел мой разум.
Кот согласился с этим и свернулся в клубок у нее на коленях. Однако не отказывался слушать ее, потому она продолжала.
Он хороший человек, уверяю тебя, Артур. Я чувствую это — смелый и верный. Ты должен помнить, как он показал себя, когда только прибыл в Тиндал, а еще мы с тобой знаем о его достойном поведении в замке Вайнторп прошлой зимой. Если бы он не помог в разоблачении убийцы, мой брат мог быть приговорен к повешению… Как ты думаешь, если человек так чтит закон, может он сам совершить такое ужасное преступление, как убийство солдата?
Артур фыркнул, подтверждая полную нелепость этого предположения, и потянулся, подставляя хозяйке для почесывания белое пятнышко на груди.
Она улыбнулась, вспомнив, как Артур сразу же после первого знакомства проникся симпатией к Томасу и помчался за ним по двору с радостно поднятым хвостом. За плохим человеком ты бы так не побежал, верно, дорогой?
Кот приоткрыл один глаз и замурлыкал еще громче, а его хозяйка снова улыбнулась и напомнила ему, что к брату Мэтью у него почему-то несколько иное отношение: пару раз он даже осмелился выпустить против того когти…
Элинор сняла кота с колен, встала, подошла к окну. Чувство некоторого облегчения сменилось прежним — тягостным и беспокойным.
Что же все-таки получается? Если Томас невиновен, во что она верит… хочет верить, то что же он так упорно скрывает? Знал ли он убитого солдата, и если да, почему отказывается сказать об этом? Что ему мешает?
Она прикусила губу, задумалась.
Быть может, умерший знал что-то о его прошлом? Но ведь он мертв, а мертвые говорить не умеют. В чем же причина для беспокойства, граничащего с ужасом? И какие-такие тайны мог знать солдат? Что-нибудь о нарушении монахом его обетов безбрачия и целомудрия? О женщинах, в чьих объятиях он испытывал греховную радость? Что ж, он привлекателен, даже красив, и нет сомнения, у него была не одна любовная связь до того, как он постригся в монахи… А после того?.. Ей неизвестно ни о том, ни о другом, и она не собирается предпринимать усилия, чтобы что-то узнать, но, конечно же, в миру, до посвящения в монашество он…
С горькой усмешкой она прервала свои размышления.
Да простит меня Бог! Во мне просыпаются чувства, свойственные ревнивой жене. Какая разница, в конце концов, даже если он был безмерно сластолюбив и спал со всеми замужними женщинами Лондона и их дочерьми? Господь уже простил ему, и ей остается сделать то же самое… И хватит об этом. Нужно подумать о другом. О нависшей над ним угрозе.
У Томаса, как у всех людей, есть семья. Возможно, тайна, которую он хочет сохранить, касается его близких родственников? Она вспомнила человека, одетого во все черное и явно принадлежащего к Церкви, что приезжал прошлой весной на прекрасном сером коне и обратился к ней с просьбой разрешить одному из ее монахов отбыть ненадолго из монастыря к серьезно заболевшему брату. Разумеется, она дала такое разрешение и с болью в сердце смотрела, как Томас выезжает из ворот монастыря вслед за посланцем. В те минуты, когда она давала ему благословение на поездку, ее удивило — она помнит — лицо Томаса: оно выражало не столько беспокойство за здоровье родственника, сколько нежелание ехать, даже злость. Это навело ее на мысль о серьезном разладе в его семье.
Она взглянула на кота, вольготно расположившегося у нее на постели.
Хорошо, сказала она ему. Понимаю, тебе надоели мои долгие размышления, ты считаешь, что пора переходить к действиям. Я согласна с тобой, Артур, и потому решаю незамедлительно увидеться с братом Томасом и, глядя на него строгим материнским взором, прямо спросить о том, что он утаивает от нас. Слово «материнский» я употребила оттого, что как настоятельница дала клятву быть матерью своим монахам, подобно тому, как наша Пресвятая Дева пребывает матерью всех, кого любит Господь.
