убийства нашли; во-вторых, пуговица на плаще Клинова не оторвана, а аккуратно срезана. Гаврилова часто бывала у Клинова дома вместе с Котовой и вполне могла срезать. Котова не изнасилована, хотя сделана попытка изнасилование сымитировать. О ссоре между Котовой и Клиновым мы знаем только со слов Гавриловой. Наконец, со спины Гаврилову вполне можно принять за мужчину невысокого роста.
— Но это все косвенные улики, майор. Что мы ей предъявим — фантики?
— А мы ее возьмем с поличным. Я предлагаю выпустить Клинова и установить за ним наблюдение. Клинов на свободе для Гавриловой опасен, она запаникует и постарается его устранить.
— То есть убить, — усмехнулся Зубатов. — На живца предлагаешь ловить?
— Так боксер же, сможет за себя постоять. И под наблюдением будет.
Зубатов тяжело вздохнул, помассировал затылок.
— Башка трещит, — пожаловался он, — давление, наверное. Убийство за место в спортивной команде, надо же. Я думал, такое только на Западе бывает. Ладно, майор, выпускаем боксера. Только сам не лезь, я надежных ребят за ним приглядывать приставлю.
Шастин поднялся и пошел к выходу.
— Подожди, — остановил его начальник горотдела. — А первая жертва при чем?
— Так вы же сами сказали, что не верите в совпадения. Может, тренировалась или хотела под серийника сработать. Разберемся…
Нет! Я не жалкая раба,
Я женщина, жена!
Пускай горька моя судьба,
Я буду ей верна!
Н. А. Некрасов. «Русские женщины»
Декан лечебного факультета доцент Гвоздевич зашел в аудиторию посреди лекции, пошептал что-то на ухо стоящему на кафедре профессору Скрябину и повернулся к залу. Оксана, как всегда, сидела во втором ряду. Декан хорошо Оксану знал, она была председателем студенческого научного общества, помогала проводить конференции, и обычно Гвоздевич называл ее по имени, иногда даже ласково Оксаночкой. Но сейчас упершийся в девушку взгляд был суровым и осуждающим.
— Оксана Викторовна, — сказал декан незнакомым враждебным голосом, — я прошу вас выйти со мной.
И направился к выходу, не дожидаясь ответа. Аудитория притихла. Оксана недоуменно посмотрела на сидевшую рядом Наташку Швецову, та сделала круглые глаза и замотала головой, показывая, что пребывает в полном недоумении. Это было странно. Наташка всегда знала все, даже про то, чего не было. Оксана положила в портфель недописанный конспект лекции и под гробовую тишину поспешила вслед за деканом. Гвоздевич ждал ее у двери, ничего не объяснил, бросил только:
— Идем.
Оксана не стала спрашивать, куда и зачем, хотя вопросы так и рвались наружу.
«Когда не понимаешь, что происходит, и не знаешь, что сказать, сделай паузу, — говорил в таких случаях Андрей, — предоставь слово собеседнику».
Они зашли в деканат.
— Вот, привел, — обратился Гвоздевич к лейтенанту милиции, по хозяйски расположившемуся за его столом. Лейтенант листал личное дело, на котором Оксана увидела свою фотографию шестилетней давности. Личное дело оформляли при поступлении в институт.
— Шурова Оксана Викторовна? — спросил лейтенант, сверяя фото с оригиналом.
— Да, это я, — подтвердила Оксана.
— Вам нужно проехать с нами.
— Куда?
— В управление милиции.
За спиной Оксаны вырос непонятно откуда взявшийся старшина.
Оксана шла по длинным коридорам, опустив голову, ей казалось, что весь институт видит, как ее ведут почти под конвоем. Хорошо хоть не в наручниках, и лекции еще не закончились, народу немного.
В управлении милиции Оксану провели на третий этаж и втолкнули в узкий кабинет с единственным столом, за которым что-то писал упитанный капитан милиции с круглым лицом и пухлыми щеками, в которых терялись маленькие глазки. Доставивший Оксану лейтенант положил на стол папку с ее личным делом и вышел. Оксана осталась стоять, сесть ей не предложили. Капитан шумно дышал, приоткрыв рот, и продолжал увлеченно писать, не поднимая головы.
«Аденоиды, — поставила диагноз Оксана, — нос не дышит, еще и бронхит в придачу».
Ужасно хотелось сесть, ноги подкашивались от волнения, но Оксана была воспитанной девушкой и не привыкла садиться без приглашения.
— Садись, — буркнул наконец следователь. Отодвинув бумаги, он посмотрел на Оксану, и взгляд его нельзя было назвать доброжелательным.
— Рассказывай!
— Что рассказывать? — удивилась Оксана.
— Как помогала мужу женщин убивать.
— Я не… Андрей никого не убивал, вы ошибаетесь, товарищ капитан.
— Гражданин капитан!
— Гражданин капитан, Андрей никого не убивал.
— Не убивал, говоришь. — Следователь порылся в столе, достал пухлый конверт с фотографиями. — Не убивал…
Он разложил фотографии на столе, и на каждой были запечатлены убитые и растерзанные женщины. Оксана отвела глаза.
— Нет, ты смотри! — Капитан перешел на крик, вскочил, схватил несколько снимков, начал тыкать Оксане в лицо. — Смотри, что твой муженек вытворяет!
Оксана зажмурилась, почувствовала, как к горлу подступил комок, по щекам непроизвольно потекли слезы, она всхлипнула.
— Ага, почувствовала! — торжествовал капитан. — Поздно реветь. Он вернулся за стол, открыл личное дело. — Вот здесь написано, — капитан постучал пальцем по странице, — что ты комсомолка, член бюро факультета, активно участвуешь в общественной жизни, пользуешься уважением студентов и преподавателей. А на самом деле ты знаешь кто?
— Кто? — всхлипнула девушка.
— Сообщница убийцы! И пойдешь на зону, а на зоне с такими, как ты, знаешь что делают? Молчишь? На зоне из тебя сделают подстилку!
Капитан выдержал паузу, добиваясь нужного эффекта от произнесенного, потом продолжил уже почти спокойно:
— В общем, так, выход у тебя один — написать чистосердечное признание.
Он пододвинул Оксане чистый лист и ручку.
— Я не знаю, что писать, — прошептала девушка.
— Правду пиши! Как твой муж готовил убийства, как хвастался перед тобой окровавленными тряпками. Напиши, что он тебе угрожал, говорил, что убьет, если сообщишь куда следует, бил…
— Андрей меня не бил.
— Дура! Пиши, что бил, на суде это будет смягчающим обстоятельством.
Оксана вытерла слезы, взяла ручку, пододвинула к себе лист.
— Вот и молодец, вот и умница! — обрадовался капитан. — Пиши, не буду тебе мешать.
Он взял какую-то папку и вышел из кабинета.
Когда следователь вернулся, Оксана сидела на стуле выпрямившись, бледная, но с сухими глазами. На листе бумаги было всего одно короткое предложение.
— Что это?! — заревел капитан, прочитав.
— Правда, — твердо сказала девушка. — Андрей ни в чем не виноват.
Верить в наше время нельзя никому, порой даже самому себе.
Фраза Генриха Мюллера из телевизионного фильма «Семнадцать мгновений весны»
Уверенная в себе, циничная и нагловатая молодая женщина лишь внешне напоминала растерянную и заплаканную девушку, переживающую из-за смерти подруги и пришедшую сутки назад в управление милиции. Только конфеты «Тянучка», которые она засовывала в рот одну за другой, остались прежними. «А ты, оказывается, хорошая актриса, — думал Шастин,
