В качестве предметов полезных Летиция отобрала два карманных пистолета да складной нож.
– Знаешь, Клара, – сказала она, прежде чем запереть крышку, – вот смотрю я на все эти девичьи глупости, и странное у меня предчувствие – будто я никогда больше не надену чепца с лентами, фижм или туфелек на высоких каблуках. А ведь я все это так ненавидела! Милая моя подружка, я очень невысокого мнения о женской доле. Но как страшно с нею расставаться, и, быть может, навсегда. Длинное платье и завитые кудряшки – неплохая защита от грубого, хищного мира. То, что позволительно даме, нипочем не сойдет с рук мужчине. На удар придется отвечать ударом, а не слезами. И в обморок не упадешь…
«Не думаю, чтоб ты часто падала в обморок, когда носила женскую одежду», – фыркнул я, дернув клювом.
– Не смейся надо мной! Могу я немного похныкать хотя бы наедине с собой?
Ах вот как, «наедине»? Я обиженно отвернулся.
Утром пришли от Лефевра. Забрали деньги, положенные за наем судна. Серебро, оставшееся от тридцати тысяч, тоже взяли, выдав вексель на банкирский дом «Сансон», имеющий в Сале специальную контору, которая оказывает посреднические услуги при выкупе пленников.
Остальные вещи тоже были оставлены на попечение арматора. С узелком в руке и мною на плече новоиспеченный chirurgien navigan перебрался в гостиницу попроще, согласно своему скромному положению.
Летиция очень робела, выходя на улицу. Ей казалось, что первый же встречный ее разоблачит. «Господи, зачем я только согласилась», – шептала она. Я успокоительно пощелкивал ей в ухо.
И вскоре она воспряла духом. Не благодаря моим увещеваниям, а из-за того, что никто не обращал на неприметного паренька ни малейшего внимания. Если и смотрели, то на меня, причем без большого любопытства.
Сен-Мало – город портовый. Тут никого попугаями не удивишь. Мимо прошел одноногий моряк, за которым на цепочке ковыляла макака-резус – и то никто не пялился. Попадались иссиня-черные негры, апельсиновые мулаты – обычное дело. Вот на бородатого московита в меховой шапке, на того кое-кто оглядывался.
С хозяином гостиницы Летиция договаривалась о комнате уже безо всякой боязни. Она назвалась лекарским учеником Эпином из испанской Фландрии, старалась говорить побасистей, отчего голос у нее прыгал, в точности как у юноши в период созревания – даже я с моим острым слухом и взглядом не заподозрил бы обмана. Если хозяина что и насторожило, так скудость багажа. Но ливр задатка быстро разрешил эту маленькую проблему.
Теперь нам предстояло испытание посерьезней – знакомство с кораблем и экипажем. Лефевр сказал, что, согласно правилам, судовой врач обязан перед отплытием осмотреть матросов и засвидетельствовать их пригодность к экспедиции.
Если б я мог говорить, я объяснил бы моей бедной девочке, заранее трепетавшей от бремени ответственности, что никакой важности в этой процедуре нет. Капитан не дурак, чтобы брать с собой убогих и больных. Обычно лекарь – если он вообще есть – просто глядит на матросов, подписывает нужную бумагу. И дело с концом. Уж мне ли не знать!
Гораздо важнее, как встретят новичка на судне. От первого впечатления зависит очень многое. Я волновался, как родитель перед экзаменом своего чада.
Тоже еще и на корабль надо было посмотреть. У меня глаз наметанный. Если в посудине есть скрытый изъян или, того хуже, если над ней сгустилась недобрая карма, я это сразу вижу. Лучше на такое судно не садиться. Уж я позабочусь о том, чтоб моя питомица не поплыла навстречу собственной гибели.
Из-за отлива «Л’Ирондель» стоял на якоре посреди бухты; на борт нас за два су доставил ялик.
Первое впечатление у меня было неплохое. Я люблю легкие фрегаты. На них весело плавать – или, как говорят моряки, – ходить по морям. Парусным вооружением эти трехмачтовые резвуны не уступают большим военным кораблям, но гораздо проворней на резких галсах и замечательно маневренны.
Пушек на «Ласточке» было не много и не мало, а в самый раз. Шесть каронад по каждому борту, итого, стало быть, двенадцать. Плюс две шестифунтовки на корме да одна вертлюжная на баке. Очень толково. Каронады предназначены для пальбы картечью, потому что корсару надо не топить противника, а захватывать его с минимальными повреждениями. Сначала лупят чугунным горохом по парусам, потом для острастки по палубе, а уж после этого, коли неприятель не спустит флаг – ура, ура, на абордаж! Кормовые пушки нужны, когда удираешь от слишком сильного врага; из них обычно стреляют книппелями, сдвоенными ядрами на цепи, чтоб разорвать преследователю такелаж и паруса. Передняя вертлюжная, то есть вращающаяся пушка, наоборот, очень удобна для погони.
Водоизмещение?
Я бы сказал, тонн 250–270. С одобрением я отметил щедрые лиселя и сдвоенные кливера. Меня не удивило бы, если б «Ласточка» ходила при полном бакштаге на десяти, а то и двенадцати узлах – со скоростью лошади, рысящей по ровному полю. Одним словом, славная скорлупка.
Первый, кто встретил нас – корабельный пес, раскормленная наглая дворняжка, облаявшая меня возмутительнейшим образом. Благоприятное впечатление от фрегата сразу было испорчено. Терпеть не могу кораблей, на которых живут собаки, коты или, того хуже, мартышки, разбалованные командой до полной распущенности! В свое время я немало настрадался от подобных любимчиков и несколько раз едва не лишился самое жизни.
Шавка мало того, что устроила мне обструкцию, но еще и, потянув носом, сунулась обнюхивать моей питомице штаны. Первый же встреченный обитатель судна сразу определил истинный пол нового лекаря!
– Брысь! Пошел вон! – сказала Летиция, встревожено оглядывая палубу. Но вокруг было пусто. Судя по грохоту, доносящемуся из-под настила, команда работала в трюме, перекладывала бочки с балластом.
Тогда моя питомица пнула назойливую псину ногой – и тут же была беспардонно облаяна. Этого уж я не потерпел. Я спланировал над шкафутом и с разлету вцепился дворняге когтями в ухо, чтоб научить вежливости. После этого демарша собака оставила девочку в покое и обратила свой гнев на меня. Я же сел на фальшборт, от греха подальше, отковырял щепку и плюнул ею в невежу. Все равно цивилизованных отношений меж нами не будет.
– Селедка, ты что разгавкалась? Марш на камбуз, тебя там ждет косточка!
По трюмной лесенке поднялся вахтенный начальник, которому вообще-то даже в порту запрещается отлучаться со шканцев. Очевидно, с дисциплиной на «Ласточке» дела обстояли не слишком благополучно.
– Ты кто, сынок? – спросил он добродушно, с любопытством оглядывая Летицию в ее черно-белом наряде и кудлатом парике. – Лекарь? Капитан сейчас занят, велел мне заняться тобой, когда заявишься. Я корабельный штурман Кербиан.
Ага, тот самый, которому арматор пригрозил отдать командование, если Дезэссар станет артачиться. Красный нос с прожилками, седые брови. Потухшая трубка в углу рта, неторопливая походка враскачку. Хоть я видел господина Кербиана в первый раз, без труда мог бы описать его жизнь, характер и привычки. Старый бродяга, каких я встречал бессчетное количество, во всех портах и на всех морях.
– Хорошо нынче стало, не то что в прежние времена, – сказал он, пожимая Летиции руку. – Король, дай ему Боже, заботится и о наших душах, и о телах. Есть кому полечить моряка, есть кому и отпеть… Что-то молод ты для хирурга.
– Я лекарский ученик, – осторожно ответила она.
– На суше, может, и ученик, а у нас будешь «господин доктор». Держись посолидней, мой тебе совет. Звать тебя как?
– Эпин. Ле… Люсьен Эпин.
– Экий у тебя говор чудной. Ты откуда родом?
– Я из Фландрии, мсье Кербиан.
По напряженному лицу было видно, что девочка ожидает и других вопросов, но их не последовало.
– Тогда ясно. Зови меня «папаша Пом». У нас всех кличут по прозвищу, так заведено. Только капитана нельзя – плохая примета. Привыкай, сынок, у моряков много примет, с этим строго. И тебе прозвище дадут, когда присмотрятся. Пилюлькой окрестят, а то и Клистиром. – Он хохотнул и шлепнул новичка по плечу. – Прицепится – и навсегда. С юных лет до гроба, с одного корабля на другой. Взять хоть меня. Четырнадцать лет мне было, когда я обожрался яблоками из палубной бочки, до поноса. С тех пор все Pomme, да Pomme.[18] Тебе-то сколько лет, не в обиду будь спрошено?
– Восемнадцать, – чуть поколебавшись, ответила она.
Папаша Пом подмигнул:
– Ну, будем считать так. Прибавил малость? Усы-то еще не растут? Никуда не денутся, вырастут. Не переживай. У меня только к двадцати под носом вылезло что-то, ужас как я убивался. Зато теперь щетина – хоть картошку чисть. Эй, дневальный! – заорал он настоящим штурманским басом, какой слышно в любую бурю. – Лекарь прибыл! Собрать всех на осмотр! – И обычным голосом: – Пока соберутся, пойдем-ка в кают-компанию, я расскажу тебе про «Ласточку»… Ишь, какой славный попугай. Твой?
