— Ну-ка, — рявкнул страж порядка, — в чем дело?
Последующие пятнадцать минут Вертен пытался объяснить, что же произошло на самом деле, причем сварливый старикашка постоянно прерывал его.
— А где же карманник сейчас? — допытывался представитель закона.
Но Вертен не мог указать этого человека в толпе скорбящих. Тот наверняка дал деру, когда услышал шум заварушки.
— Уверяю вас, офицер, я не пришел на похороны в надежде, что представится случай очистить чей-то карман. Я — адвокат, служащий суда.
Толпа начала покидать место похорон. Рабочие занялись разгрузкой повозок с цветами, складывая источающие тяжелое благоухание букеты в кучки. Другие рабочие скидывали лопатами землю на гроб; официальный памятник будет воздвигнут много позже.
— Не имеет значения, являетесь ли вы служащим суда или нет, — заявил блюститель порядка, — на вас имеется жалоба…
— Могу ли я быть полезен?
Вертен не заметил, как подошел Климт. Обычно грубоватый, художник был сама любезность, когда, сняв шляпу, приветствовал сначала полицейского, а затем старика. Те, кто оказал помощь во взятии Вертена под стражу, уже давно покинули кладбище, предварительно засвидетельствовав всего-навсего, что они видели адвоката с кошельком в руке.
— Это зависит от того, какую пользу вы можете принести, — отрубил полицейский. Климт и глазом не моргнул на эту отповедь, оставаясь по-прежнему любезным и обходительным. Вертен собирался поприветствовать своего старого друга, однако же тот исподтишка быстро отрицательно качнул головой.
Художник вынул из кармана жилета визитную карточку и передал ее полицейскому:
— Господин Густав Климт, к вашим услугам. — Он опять приподнял шляпу с елейной улыбкой. — Художник при дворе его императорского величества.
«Малость переборщил», — подумал Вертен. Иногда художнику доводилось расписывать потолки различных общественных зданий, вот это было больше похоже на правду. Все остальное его время было полностью посвящено подрыву общественного чувства приличия и морали посредством изображений обнаженной натуры.
— Я стоял напротив этих господ и видел все, что произошло. Вот этот господин, — он указал на Вертена, — просто совершил поступок доброго самаритянина, остановив совершавшееся воровство. Он попытался вернуть кошелек этому достойному господину, — кивок в сторону старикашки, — и вот здесь-то и произошло последующее недопонимание.
— Этот человек — мошенник! — чуть не во весь голос заорал старикашка. Было неясно, кого он имел в виду, Вертена или Климта.
— Я готов поклясться, — напирал Климт. — Вы можете записать мое свидетельство прямо здесь, на месте, если хотите.
— Хорошо, — согласился жандарм.
— Вы не должны верить его словам. Они явно в сговоре.
Услышав это от старикашки, полицейский закатил глаза; хороший признак, подумал Вертен, который понял, что дальнейшие протесты с его стороны только пойдут ему же во вред. Вытисненная на визитной карточке Климта надпись: «ХУДОЖНИК ИМПЕРАТОРСКОГО ДВОРА ГУСТАВ КЛИМТ» — сделала свое дело.
Полицейский опустил кошелек в руки престарелого господина.
— Думаю, можно сказать, что справедливость восторжествовала. Похоже на то, что имело место простое недоразумение.
— Ну, ты законченный идиот! — взбеленился старик.
Вертен оставил пострадавшего выяснять отношения.
Но офицер, похоже, не был настроен на длительное обсуждение.
Прямо через улицу, в «Кафе Фельдмана», они нашли столик в углу. Заведение, занимавшееся в основном обслуживанием поминок, сильно смахивало на пещеру. В нем не было ничего уютного или приятного.
— Премного благодарен, — заявил Вертен, когда они уселись.
— Ничего больше или меньше того, что вы сделали бы для меня. Рад оказать услугу. Меня особенно радует, что наконец-то кстати пришлись визитные карточки, которые я заказал.
— Мне повезло, что вы увидели происходившее, — проговорил Вертен, бегло просматривая меню на столе.
— Ничего я не видел, — заявил Климт, не снисходя до изучения своего меню. — Цилиндр этого глупца заслонял все. Но я слышал, как разорялся этот старый дурень, и примерно прикинул, что же произошло. Поделом ему за его дремучесть.
— Вы знакомы с ним? — удивился Вертен.
— Знаю о нем. Я сразу его заметил. Удивляюсь, что вы не узнали его. Это же был Эдуард Ханслик, самопровозглашенный музыкальный диктатор Вены.
«Значит, это был сам Ханслик», — подумал Вертен. Этот человек уже целое поколение царствовал на музыкальной сцене; его критическое мнение до сих пор могло подтолкнуть или разрушить карьеру любого композитора или исполнителя. Ярый противник романтической музыки Вагнера и Брукнера, Ханслик поддерживал формалистическую музыку классицизма, представленную Брамсом. Какую позицию он занимал по отношению к Иоганну Штраусу? Что-то вроде того, что мелодии Штрауса делают слушателя невосприимчивым к серьезной музыке.
Подошла официантка, и Климт заказал кофе со взбитыми сливками.
— Да побольше взбитых сливок, — сказал он молоденькой женщине. — Похороны разжигают аппетит. — Кофе должен был сопровождаться линцским[12] тортом.
Вертен заказал свою обычную небольшую чашку кофе, слегка сдобренного молоком; он надеялся успеть домой к обеду. Фрау Блачки обещала приготовить жаркое с луком. От одной мысли о сочных кусочках говядины и жареном луке у него потекли слюнки.
— Счастливая случайность, что я вот так натолкнулся на вас, — заявил Климт. — Я собирался навестить вас.
— Надеюсь, это не связано с пропавшей натурщицей, — заметил Вертен, ибо его первым делом было расследование смерти одной из натурщиц Климта. Он начал думать о своей деятельности, выходящей за пределы адвокатской, как это случилось сейчас: о расследованиях.
Только вчера он приказал изменить свою бронзовую дощечку на входе в контору в Габсбургергассе. Она уже больше не гласила: «Адвокат Карл Вертен, завещания и доверительная собственность». Теперь надпись выглядела так: «Адвокат Карл Вертен, завещания и доверительная собственность, уголовное право, частные расследования».
Климт покачал головой:
— Ничего такого серьезного, как я думаю, хотя, похоже, нечто драматическое в этом есть. Возможное дело для расследования.
Вертен встрепенулся.
— Полагаю, вы слышали о молоденькой дочери Шиндлера? — спросил Климт.
— Шиндлера? Вы имеете в виду художника-пейзажиста?
— Эмиля Шиндлера. Да. Его дочь — Альма.[13] Бедный Эмиль умер от прорвавшегося аппендицита.
— Верно, — припомнил Вертен. — А его вдова вышла замуж за вашего сотоварища по «Сецессиону», Молла.
— Карла Молла, — подтвердил Климт. — Я рад видеть, что вы в курсе сплетен мира искусств. — Он понимающе кивнул Вертену, как если бы тот теперь должен был знать всю историю до конца.
Тот не знал.
— Очевидно, не всех сплетен, — признался адвокат.
— Ну, видите ли, молодая девушка и я часто общаемся как по профессиональным причинам, так и по личным…
— Можете не продолжать. Еще одна победа.
У Климта достало приличия покраснеть при этих словах.
— До этого далеко. Хотя признаюсь, что я, как и многие другие мужчины, просто сражен этим юным созданием. Так обольстительна! И к тому же умненькая головка. Она считает себя музыкантшей.
Последовала пауза, поскольку подали кофе и пирожное. Чашка Климта являла собой миниатюрный Маттерхорн[14] из взбитых сливок. У художника сделался довольный вид, и он с удовольствием проследил за удаляющейся официанткой.
— Такое пленительное юное создание, — повторил он, принимаясь за свой кофе и пирожное.
Вертен отпустил ему пять минут на непрерывную еду и питье, в течение которых Карл как следует приложился как к первому, так и ко второму.
— Альма Шиндлер, — напомнил Вертен.
— Да-да. Восхитительная девушка, и я склонен полагать, что она тоже без ума от меня. Я путешествовал с ней и ее семьей по Италии этой весной, и между нами определенно возникло некое притяжение… Прогулки в Венеции по площади Сан-Марко… Но без препон тоже не обошлось. Карл… я имею в виду Молла, не вас…
— Отчим не одобрил.
Климт печально кивнул головой:
— Буржуазные условности. Должен вам сказать, Альма умеет владеть и своим умом, и телом. Любое другое прелестное юное создание уже делило бы ложе со мной. — Он глубоко и горестно вздохнул.
Вертен достал свои карманные часы: без пяти двенадцать. Он еще мог успеть домой к обеду вовремя.
— Так что вы хотели рассказать мне о барышне Шиндлер?
— Да, об этом. Похоже на то, что у нее склонность к мужчинам более зрелого возраста. Ее последняя цель — Малер.
— Я видел вас с ним. Новый приятель?
