Он поднес стакан к губам и закрыл глаза, давая понять, что встреча окончена.
Виктор поднимался по авеню Обсерватории, где велосипедисты соревновались в скорости с омнибусами. Дойдя до танцзала Бюлье, он вдруг вспомнил произнесенные Нумой в трансе слова и застыл как вкопанный. Лавр! У него на виске забилась жилка. В памяти всплыл эпизод из греческой мифологии о любовных похождениях Аполлона. Бог домогался любви прекрасной нимфы, и она превратилась в лавровое дерево. Ее звали Дафна. «Как мою мать», — подумал он.
Виктор был потрясен. Неужели жизнь свела его с настоящим медиумом?
Он так глубоко погрузился в раздумья, что едва не налетел на кормившую воробьев старушку. «А дядя Эмиль? Откуда Нума узнал, что он был лысым и обожал слово “гармония”? Нет, я отказываюсь в это верить!»
На улице Шартро остановился фиакр. Виктор махнул рукой кучеру.
— Хочу объехать парижские панорамы[26].
— Все панорамы? — переспросил кучер, почуяв выгодного седока.
— Все.
«Здание с кариатидами нетрудно будет обнаружить», — подумал Виктор, устраиваясь на потертом сиденье.
Возница, толстяк с бычьей шеей, решил пожалеть свою лошадь и начал с улицы Лепик на Монмартре, где за строящимся собором Сакре-Кёр, на углу улиц Шевалье-де-ла-Бар и Ламарк, находилась панорама Иерусалима. Виктор оглядел ветхие дома и скверики с чахлой зеленью и скомандовал озадаченному его поведением кучеру:
— Езжайте дальше!
— Рекомендую панораму Столетия.
— Где это?
— В саду Тюильри.
— Есть поблизости другие?
— Еще бы!
На Елисейских полях находились целых три панорамы. Кучер одобрил решение Виктора пренебречь зальчиком на холме и отправиться на улицу Бери, где он сможет полюбоваться Рейсхоффенским сражением. Выйдя оттуда, Виктор констатировал: никаких кариатид.
— Странный тип, — проворчал толстяк-кучер и щелкнул кнутом.
Капризному пассажиру не понравились ни выстроенная напротив Летнего цирка диорама осады Парижа в 1870 году, ни возведенное Шарлем Гарнье по соседству новое здание, где разместился панорамный вид Иерусалима эпохи Ирода.
— Осталась всего одна, — бросил через плечо возница, — та, что посвящена Бастилии.
«Будем надеяться, там мне наконец повезет», — подумал приунывший Виктор.
Они миновали Июльскую колонну и выехали на площадь Контрэскарп, выходившую к Сене у площади Мазас. В центре поросшего деревьями островка стояла панорама Парижа 1789 года.
Виктор решил обследовать квартал и расплатился с кучером, добавив щедрые чаевые.
— Я было решил, что вы слегка… того, мсье, однако тут вы попали в точку! Грандиозная панорама! Кажется, будто сам идешь на штурм Бастилии! Даже птицы поют. Гвоздь программы — галерея пыток, там одни восковые фигуры, но посмотреть есть на что! Отсечение головы, пытка водой и огнем, распластывание, гаротта! Пошла, Зефирина!
Впавший в уныние Виктор вышел на авеню Ледрю-Роллен. Голые фасады, мощеные булыжником мостовые. Он решил обследовать бульвар Дидро, вернулся назад и, не пройдя и двух метров, наткнулся на карниз с двумя грудастыми кариатидами. Он с трудом удержался, чтобы не крикнуть: «Я нашел!».
Ему пришлось дать волю воображению, чтобы обвести вокруг пальца очередного консьержа. «Обязательно составлю сборник своих выдумок», — пообещал он себе.
— Графиня де Салиньяк попросила меня немедленно переговорить с жильцом с третьего этажа.
— Вы опоздали. Мадам и мсье Тюрнер съехали.
У Виктора бешено заколотилось сердце. В записной книжке Одетты фамилия Тюрнер соседствовала с именем Зенобия!
— Когда?
— Позавчера утром.
— И как скоро вернутся?
— Никогда. Они отказались от квартиры.
— Возможно, они оставили вам адрес? Мне поручено действовать крайне деликатно. Тюрнеры задолжали графине крупную сумму денег, но она хочет избежать скандала.
— Мне очень жаль, но это все, что мне известно. Тюрнеры были странной парой. Держались неприступно, всех сторонились. Въехали в декабре. Вещей у них было очень мало. Никаких слуг, а квартиру после себя оставили в идеальном состоянии. Почты они не получали, визитов им никто не делал, за исключением дамы в трауре, она приходила раз или два в неделю. Они ужасно торопились съехать: мадам Тюрнер рассказала, что в семье возникла проблема. Ее муж уехал накануне. Она внесла плату до июня, не торгуясь. Это нормально, ведь март уже начался. Комнаты сдаются. На балконе третьего этажа висит табличка.
— Можете описать мсье и мадам Тюрнер?
— Он ходил с тростью. Хромал, не хромая.
— Как так?
— Ну, он хромал, но это было не слишком заметно, просто у меня глаз наметанный.
— Вы с ним о чем-нибудь разговаривали?
— Здравствуйте и до свиданья, только и всего. Я и видел-то его раз пять или шесть, а вот с ней встречался регулярно.
— Он был высокий, маленький, блондин или брюнет?
— Да этот Тюрнер вечно ходил набычившись и шляпу на глаза надвигал, так что насчет цвета волос я затрудняюсь…
— А жена?
— Красавица-блондинка с осиной талией, а уж бюст…
— Я бы посмотрел квартиру, одна из моих тетушек хочет переехать.
Виктор обошел все четыре комнаты, открыл окна, чтобы полюбоваться видом, раскритиковал обои, обшарил кухню — короче, сделал все, чтобы разозлить консьержа. Почувствовав, что тот доведен до крайности, он сказал, что хочет остаться один и «проникнуться атмосферой», чтобы принять решение.
Виктор обыскал все шкафы и полки, порылся в двух письменных столах: везде было пусто. Он заглянул в ящики комода, не смог до конца закрыть верхний, вынул его, поставил на пол, нашел сложенный гармошкой листок и быстро сунул его в карман, услышав на лестнице шаги консьержа.
— Нет, не подходит, я ощущаю негативные флюиды, — сообщил он и пошел прочь, а консьерж покрутил ему вслед пальцем у виска.
На улице Виктор развернул смятую бумажку и прочел надпись в верхней части:
Гостиница «Розали» Владелица госпожа П. Кайседо Кали
Виктор присел на бортик фонтана во дворе Арсенала, глядя на лежавший на коленях конверт. Сделанная мелким неразборчивым почерком надпись «Личное» расплывалась перед глазами. Он на мгновение смежил веки и вообразил, что город исчез, а сам он парит в пустоте. Перед мысленным взором возникли казавшиеся вполне реальными пейзажи. Постепенно приходило понимание. Виктор решился открыть конверт: он знал, что найдет, но должен был убедиться — и убедился: внутри лежало письмо, отосланное Одеттой из Парижа 29 июля 1889 года и адресованное ее дорогому супругу:
Г-ну Арману де Валуа геологу Компании по строительству трансокеанского канала гостиница сеньоры Кайседо «Розали» Кали, Колумбия
Виктор сравнил адрес с тем, что был на бланке, найденном в квартире Тюрнеров. «Кайседо. Гостиница “Розали”. Кали…» — повторял он про себя. В голове возникали все новые вопросы. Был ли господин Тюрнер Арманом де Валуа? Прикинуться мертвым очень просто. За десять лет две трети приехавших в Панаму на заработки французов умерли от желтой лихорадки, эпидемия погубила и множество людей других национальностей, так что похоронить чье-то тело под своим именем не составляло труда. Еще один довод в пользу этой теории — консьерж сообщил, что Тюрнер хромал, а Одетта в свое время говорила, что ее муж носил подпяточник, дабы скрыть врожденную хромоту.
Виктор убрал бумаги. Часы показывали 18:30, пора было отправляться на встречу с Кэндзи.
Виктор поднялся по улице Фонтен, остановился, чтобы прочесть программу «Концерта Путаников» в пивной некоего Карпантье, поправил волосы и шляпу, глядя на свое отражение в стекле витрины, и пошел дальше. В мощенном булыжником дворе дома № 36-бис, под акацией, его поджидал Кэндзи.
— Мне дали ключ, так что мы можем идти, — сказал он Виктору.
Бывшая типографии была загромождена ржавыми прессами, деревянными ящиками и картонными коробками. Виктор подключил воображение и представил, как будет выглядеть помещение, если все вычистить, вымыть и перекрасить. Мастерская получится просторная, да еще и с водопроводом. Нишу, где стоит литографическая машина, можно превратить в уютный альков и поставить там широченную кровать. Невысокая арендная плата стала решающим доводом «за». Но как уговорить Таша? Очень просто: пусть пока поживет на улице Нотр-Дам де-Лоретт, а он все устроит с ремонтом, выберет момент и устроит ей сюрприз. Удовлетворенный найденным решением, которое на данный момент ни к чему его не обязывало, Виктор решил открыть окно, но шпингалет отвалился и остался у него в руке.
— Вас что-то смущает? — поинтересовался Кэндзи, обеспокоенный его молчанием.
