Но внимание мое больше привлекали цветные. Даже в осажденном городе треть населения составляли негры и мулаты – в основном домашняя прислуга, рабы с плантаций и освобожденные, которые не присоединились к восставшим. Самые бедные ходили в лохмотьях, но в целом это население из смешанных рас образовывало в Кап-Франсуа вторую по значимости аристократию и одевалось вполне прилично. Здесь существовала строжайшая градация по цвету кожи, и самая светлая соответствовала самому высокому статусу. Квартероны являлись потомством от браков мулатов и белых, метисы – от браков квартеронов и белых, и, наконец, самыми светлыми из всех цветных считались седецимионы, рожденные от белого человека и мулата [19]. В их жилах текла всего одна шестнадцатая негритянской крови, но по законам и обычаям они все равно считались «цветными». Взаимоотношения между всей этой палитрой регулировались столь же строго, как ритуал судебных заседаний, и вот теперь традиция эта рушилась. Человек с даже самым прекрасным цветом кожи не чувствовал себя защищенным в этой жестокой и запутанной войне.
Когда в 1791 году начались волнения, объяснял мне Лавингтон, здесь, на Санто-Доминго, проживало примерно тридцать тысяч белых, сорок тысяч мулатов и более полумиллиона черных рабов. За последние десять-двенадцать лет все эти три расовые группы то становились союзниками, то конфликтовали друг с другом, образуя временные союзы с вторгнувшимися на остров испанцами, англичанами и французами. На резню отвечали еще более жестокой резней, победы перемежались с предательством. Большинство богачей успели уехать два года назад – я сам видел в Нью-Йорке, как эти беженцы сходили с кораблей на берег.
И тем не менее разнообразие рас и цветов кожи в этом городе просто поражало! Здесь было принято ходить неспешно, ленивой и плавной, завораживающей своей грациозностью походкой. Женщины при ходьбе покачивали бедрами, и груди их соблазнительно колыхались. По контрасту с ними все белые, в том числе и вояки, казались такими неуклюжими… А красота лишь подчеркивалась разнообразными оттенками кожи – от кремового до орехового, цвета какао, кофе, шоколада и черного дерева. Зубы, так и сверкающие белизной, высокие шеи, прекрасно развитая мускулатура, всегда прямая спина… Многие цветные мужчины и женщины носили какие-то совершенно невероятные шляпы, увенчанные плюмажами, яркими и пестрыми, как оперение попугаев. Да, в более счастливые времена здесь был бы сущий рай.
Кап-Франсуа изрядно пострадал от войны и оставался в таком виде, поскольку достать краску было невозможно. Оружейный огонь изрешетил кирпичи, когда город в 1793 году был захвачен черными, потом в 1802 году напали французы и тоже внесли в процесс разрушения свою лепту, и это не считая многочисленных промежуточных стычек. От нескольких кварталов остались лишь черные обгорелые руины, и даже в еще населенных районах во многих домах были выбиты стекла окон, и их забивали досками, потому как смотреть было не на что, да и особо некому. Повсюду высились горы мусора – было слишком опасно вывозить его на тележках за город, да и рабы, выполнявшие эту работу, разбежались. Над городом висела тошнотворная вонь – пахло гнилью, канализацией и гарью, и лишь время от времени ветер, дующий с моря, разгонял этот ужасный запах.
– Здесь так и пахнет болезнью, – пробормотала Астиза. – Страшно за Гора, если этот монстр привез его именно сюда. Мартель – это не нянечка.
– А наш Гарри хоть и маленький, но далеко не подарок. Надеюсь, он уже довел своего похитителя до белого каления. Возможно, теперь этот дьявол спит и видит, как бы поскорее от него избавиться. – Эта моя шутка была не слишком удачной попыткой хоть как-то развеселить жену – нам обоим не мешало бы поднять настроение.
В глубине души я опасался, что мой трехлетний сынишка освоится в плену, привыкнет к своему похитителю и вряд ли станет вспоминать своего отца.
В Кап-Франсуа также витал запах фермы. Некоторые выжженные участки превратили в загоны: здесь держали домашний скот, завезенный в город для забоя, так как жителям не хватало пищи. В загонах поселили коров, ослов, овец и кур, а козы и свиньи бродили повсюду сами по себе. Тучи мух облепляли навозные кучи.
Городские площади сохранили геометрически правильную форму, они были обсажены пальмами, затеняющими заросшие сорняком лужайки и фигурно подстриженный кустарник. Но вместо статуй там теперь стояли виселицы с повешенными на них мятежниками. По дороге из порта в гостиницу мы проехали мимо трех черных разлагающихся тел, которые медленно вращались на ветру, точно флюгеры. На них, кроме нас, никто не обращал внимания.
Мы обошли кварталы в районе улицы Эспаньоль, что находилась неподалеку от здания, где должна была состояться наша встреча с Рошамбо. Британцы дали нам на расходы совсем немного денег – видно, опасались, как бы мы не передумали и не сбежали. Как же мне не хватало моего изумруда! Впрочем, покупать в этом осажденном городе все равно было особо нечего. Работая на правительство, я всегда чувствовал себя ущемленным в средствах. Нет, уж лучше и куда прибыльней заниматься торговлей или играть в азартные игры!
– Здесь все находятся в ожидании, – сказала Астиза, садясь на постель.
Гостиница оказалась жалкой и неухоженной, ставни на окнах были сломаны, а к стенам липли маленькие зеленые ящерицы. Горничные были мрачными и неприветливыми, полы – грязными. Осуществление моей мечты стать богатым откладывалось в очередной раз, и это при том, что несметные и невообразимые сокровища ацтеков находились где-то здесь, рядом, на Карибах.
Пришло время заняться разведкой.
Я высунулся из окна и посмотрел на штаб-квартиру Рошамбо. Примерно в сотне ярдов от двери там находилась гильотина, и нож ее ослепительно сверкал на солнце.
Глава 18
В ожидании аудиенции у французского генерала мы с супругой решили обойти Кап-Франсуа и составить план города в надежде вычислить, где же находится наш сын. Поскольку Астиза интересовалась религией, начать было решено с церкви, где она принялась расспрашивать о сиротах, о беглых рабах и о разных необычных прихожанах. Не думаю, чтобы Леон Мартель когда-нибудь ходил исповедоваться, но шанс, что монахини могли заметить какого-нибудь заблудившегося ребенка или недавно прибывшего взрослого с дурным характером, все же был.
С учетом прошлого Мартеля я подумывал обойти бордели. Его, скорее всего, можно было обнаружить там, а не в кафедральном соборе. Но, будучи женатым человеком уже достаточно долго, я понимал, что с этим походом следует повременить, и вместо этого решил изучить военную «географию» острова, так как мне хотелось прийти к Дессалину не с пустыми руками. Как мы проберемся через линию французских укреплений и попадем к негритянскому Ганнибалу, я пока что понятия не имел. Но опыт подсказывал, что если сунуться в берлогу к медведю, то, скорее всего, найдешь там медведя – именно так и произошло во время моего пребывания в Дакоте с индейским племенем сиу. Не слишком верилось, что подобные трюки срабатывают, как уверял Сидней Смит, зато я точно знал: неприятности запросто найдут тебя сами, стоит только начать их искать.
И вот я начал обходить окрестности, чтобы хотя бы приблизительно оценить гарнизон и по возможности хоть что-то узнать о Гарри. Если проявить больше настойчивости, если все время оставаться на виду, мне, возможно, все же удастся выманить Мартеля из укрытия. Тогда мне не приходило в голову, что Леон мог стать представителем французского правительства здесь, на острове, и, видимо, уже знал о моем прибытии, едва мы успели сойти с корабля на берег.
Как, впрочем, знали это и другие. Вопрос выживания стал главным в Санто-Доминго, а потому все старались смотреть в оба, чтобы предотвратить неприятные неожиданности.
Поначалу мои пешие прогулки результата не приносили. Улицы почти обезлюдели, движения не наблюдалось, жара стояла невыносимая, а на вершинах гор повисли облака, так что влажность и духота стояли такие, словно голову мне накрыли брезентом. Время от времени гул орудий перекрывали раскаты грома. А днем начинался ливень, превращающий улицы Кап-Франсуа в реки. Капли, тяжелые, как дробины, барабанили по крыше, пока я стоял на закрытой веранде и наблюдал за тем, как вода уносит в море смесь из песка, земли и мусора.
