– И попались?
– И попался, – сокрушенно завершил Гулбис.
– Да… Некрасивая история, – констатировал его собеседник.
– Все моя доброта. Уж не раз она меня подводила. А попросят хорошие люди, опять захочешь им угодить, ну и…
– Значит, рекомендательных писем с Охтинских заводов не будет?
– Увы.
Конторщик встал, прошелся по комнате в задумчивости. Соискатель места огляделся.
– Мало как у вас посетителей-то… – пробормотал он.
Действительно, кроме них двоих в конторе никого в этот час не было. Стол директора пустовал, и даже артельщика не наблюдалось.
– А от кого, кстати, вы узнали о нашей конторе? – спохватился клерк. – Мы рекламы не даем. И потом, в городе имеются покрупнее нас посредники.
– Я, если помните, в молодости учился в Политехникуме. И там был у меня товарищ, тоже добрый и славный человек. Вот ему по совсем низкой цене я и продал партию бездымного пороха новой марки, секретной еще. Для охотничьих нужд.
– И что?
– Звали его Язеп Титус.
– Титус?
– Точно так.
– Когда это было? – оживился конторщик.
– Да в январе. И вот от него узнал про вашу «Дюну». Очень Язеп ее хвалил. А когда узнал, что собираюсь в Ригу возвращаться, то сказал: приходи туда. Я-де слово замолвлю. Там, в «Дюне» то есть, служат добрые и славные люди. Они войдут в твое положение.
– Ага… Титус… Был у нас такой клиент. Вы знаете, что с ним стало?
– Да. Зашел я к нему домой. А мне и говорят: убили Язепа и ограбили. В земле уж лежит. Эх… А я, признаться, на него надеялся. Какой опасный город стала Рига! Когда уезжал отсюда двадцать лет назад, такого не было.
В поведении конторщика что-то изменилось. Он сел напротив гостя и внимательно в него всмотрелся. Будто только что увидел. Тот был невозмутим и чуть-чуть лукав. Словно хотел сказать: мы оба недоговариваем, и оба это знаем…
– Значит, вы химик и имели дело с производством пороха?
– Да.
– И добрый знакомый господина Титуса?
– Да.
– Тогда позвольте представиться: Фриц Янович Клауэ, помощник директора.
– Очень приятно!
– То, что вы рассказали, Юрис Рейнович, довольно интересно. В Митавской части открылся патронно-капсюльный завод. Вы ведь сведущи и в этом?
Соискатель развел руками:
– Кто делал порох, сделает и патроны.
– Я так и думал. На этом заводе иногда появляются вакансии. Неплохие вакансии. Заполните покамест анкету и оставьте у меня. Зайдите через неделю. Вы где остановились?
– В меблированных комнатах Мишке, Антонинская улица, дом четыре.
– Это возле номеров фон Радекки?
– Соседнее с ними здание.
– Тогда я его знаю. Ну, не буду вас больше задерживать.
– Спасибо огромное, герр Клауэ. Так я смею надеяться на благополучный исход?
– Сделаем что сможем, герр Гулбис. Времена сейчас трудные, в промышленности кризис. Но хорошему человеку почему бы не помочь?
Гулбис вышел из конторы и сразу отправился в ресторан номер десять. Заказал там кружку темного пива, хотя раньше всегда брал светлое. Сидевший за соседним столом мужчина расплатился и медленно побрел в сторону Двины. Вдруг он поднял руку, приманил извозчика и скомандовал:
– На Первую Выгонную дамбу.
Возле дома номер семь ходил часовой с винтовкой. Человек негромко сказал:
– Вызови подполковника Баранова.
Через десять минут из штаба 3-го корпуса ушла в Военное министерство шифрованная телеграмма. Там было всего несколько слов: «Титус навестил Дюну тчк Арзамасцев тчк».
Утром Гулбис обнаружил за собой профессиональную слежку. Он не подал виду и продолжил фланировать по бульварам. Вечером оказалось, что вещи постояльца кто-то тщательно обыскал.
В Петербурге день спустя развивались свои события. На углу Конторской улицы и Среднего проспекта, что в Большой Охте, появился человек. Он шел с бумажкой в руке и смотрел на номера домов. Увидев нужный, обрадовался и подозвал дворника. Мрачный детина нехотя приблизился:
– Чаво?
– На-кось гривенник.
Монетка исчезла в лапе дворника, и тот сменил гнев на милость:
– Чаво?
Слово было то же самое, но интонация другая, добродушно-заинтересованная.
– Тут у вас мой приятель жил, латышского роду-племени.
– Гулькин, что ли?
– Не Гулькин, а Гулбис!
– Один черт…
– Да не один, а совсем даже другая фамилия.
– Ну, жил.
– Где он сейчас?
– Съехал твой Гулькин. Недели три как нет.
– А куда съехал, знаешь?
– Ага.
Дворник многозначительно замолчал.
– Не томи душу, сарданапал. Получил ведь гривенник. А ничего умного еще не сказал!
Поняв, что больше ему не обломится, детина продолжил:
– Приятель твой порох делал. Тут, считай, все этим занимаются.
– И что?
– Ты слушай, слушай. Вот. О чем я? Об порохе. Казенный завод вон тама, аж на пять верст вдоль Охты растянулся.
– Ты бы мне про Гулькина… Тьфу! Про Гулбиса.
– Будет тебе што хошь. Вот. О чем я? Об порохе. Уехал твой приятель в Шлиссельбург, на частный пороховой завод.
– Да ну!
– Вот тебе и да ну. Там, стало быть, нужны те, кто порох делать умеют.
– Ах ты, чуть-чуть не застал. Надо, значит, мне в Шлиссельбург ехать…
– Не надо, – веско сказал дворник и опять замолчал.
Незнакомец ругнулся и полез в карман. Положил на грязную ладонь парня пятиалтынный и приказал:
– Говори!
– Завод-те там частный, хозяин имеется.
– И что?
– Ты слушай, слушай. Хозяин про твово товарища справку навел. А ево, штоб ты знал, отставили с казенного места со скандалом.
– Вот те на!
– Ага. Об чем я? Об порохе. Воровал он ево с завода, твой Гулькин. И попался. Как прознали об том в Шлиссельбурге, сразу от ворот поворот.
Незнакомец от безысходности даже снял картуз.
– Елки зеленые, где же мне его теперь искать?
– Тово не знаю. Приходил сюда Гулькин. Расстроенный – страшно смотреть. Неделю назад приходил. Надо, говорит, куда подальше отсюдова уезжать, иначе мне службы не найти. Или, значит, в Польшу. Или в… как ее?
– Может, Ригу?
– Не, по-другому как-то… Финляндию, что ли.
– Лифляндию?
– Во! Он оттудова родом, черт чухонский.
Мужчины постояли, помолчали. Потом дворник сказал сочувственно:
– Ты поосторожней с ним, с Гулькиным. Жулик он.
– Жулик?
– Ага. Так мне на Пасху двоегривенный и не дал. Ладно, хоть ты за него заплатил.
Незнакомец с бумажкой выругался и пошел к пристани.
В полночь подполковник Артлебен, помощник делопроизводителя Военно-ученого комитета, слушал доклад. Унтер-офицер служительской команды Военного министерства Грошевой рапортовал:
– Переплыв на другой берег, субъект отправился в Таврический сад пешком. Погулял с полчаса, а затем двинулся на Преображенский плац. Встал посередке.
– Хотел убедиться, что нет слежки, – усмехнулся подполковник.
– Так точно. Он и в саду все время оглядывался, шнурки завязывал и все такое.
– Ну? Состоялась встреча?
– Ровно в час пополудни. Мимо прошел фланер с газетой, и оба зашагали назад в Таврический. Там сели на одну скамейку, только с разных концов. Посидели пять минут. Видать, перекинулись.
– Словами или бумажкой?
– Словами.
– Дальше что было?
– Дальше, ваше высокоблагородие, мой субъект отправился на Фурштадскую. Сел там в немецкой пивной, отобедал, пива прорву выдул…
– В немецкой? Так-так. А Виктор Рейнгольдович упрямо думает на англичан.
– Вы погодите, будут скоро и англичане, – ухмыльнулся Грошевой.
– Серьезно?
– Вполне. После того как натрескался, он меня до вечера таскал. Где только ни побывали мы с ним… По Литейному гуляли, потом по Обводному, до Коломны дошли. К вечеру, признаться, я еле ноги волочил. А ночевать субъект пришел на Васильевский остров, в Девятую линию. Вот, здесь адрес и выписка из домовой книги. Зовут Леонид Павлович Алеев. Титулярный советник в отставке, служил по почтовому ведомству.
– Не заметил тебя Леонид Павлович?
– Никак нет.
– Грошевой! Ты мне англичан обещал.
– Сейчас, ваше высокоблагородие. Англичане появились не у меня, а у Сохраничева.
– Он пошел за фланером из Таврического сада?
– Так точно. И прибыли они друг за дружкой на Левашовский проспект в дом одиннадцатый.
– Ух ты! – обрадовался подполковник. – Прямым ходом?
– Прямее некуда.
– Как-то странно. Неосторожно с их стороны.
На Левашовском помещался петербургский филиал англо-датской фирмы «Абент и Столыгво». Фирма официально поставляла на текстильные предприятия России станки и инструмент. На самом деле, как уже знала русская военная разведка, это служило лишь прикрытием. «Абент и Столыгво» была явочной квартирой британской секретной службы.
Артлебен помолчал, потом нехотя признал:
– Ловко они нас одурачили. Хозяин «Дюны» – немец, директор будто бы тоже. Правда, в Касселе такого никто не знает. А Карл Наринг там родился… по бумагам. А? Что скажешь, Сергей Самойлович?
