выбросила, — призналась Дита.
Георгий с разбегу плюхнулся в кресло, по-бабьи всплеснул руками:
— Как не выбросила? Я же приказал! Вот, что происходит, когда связываешься с непроверенным молодняком.
Дита обиделась:
— Да что будет-то?
— Да все будет-то, — передразнил ее Георгий. — Вынут из Старика пули посмотрят: ага, вот эта от одного пистолета, эта от второго, а давайте посмотрим, какой браунинг мы обнаружили у террористки Диты — а, вот же он, родимый! И отпираться будет бессмысленно. Ты понимаешь, что он твой смертный приговор?
Да, это было логично. Что ж она за дура такая!
— Дай сюда! — потребовал Георгий.
Жалко было мопсика, прям до боли жалко, но ничего не поделаешь. Вынула из портфеля, отдала.
— Я сам выкину, — пообещал Георгий. — А вы, еще раз: сидите тихо, керосин не жечь, печь не топить, признаков жизни не подавать. Понятно? Я в город, к нужным людям. Если все будет в порядке — завтра буду. Если не вернусь до вечера — уходите.
И ушел.
— Куда ж нам идти? — изумилась Дита. — Ни денег, ни вещей, даже оружия — и то нет. Вот интересный какой!
Василий пожал плечами и ничего не сказал.
А и правда? Куда ей идти? На Садовую возвращаться — понятно, что нельзя, если взяли Дору, то чекисты уже там. А где еще в Москве ее ждут? Впрочем, почему в Москве-то? Надо вообще уходить из пределов республики, но опять же — куда? В Поволжье, к Комучу? Да ну, какая из нее эсерка?! Что ей там делать? Вернуться к маме с папой в Одессу? Они, конечно, примут блудную непутевую дщерь, но живы ли они? Одесса… Золотая осень, Преображенская, Аркадия, Ланжерон… Но и — австрийцы, немцы, Скоропадский, опять погромы начнутся, чего еще от них ждать. Вон, Эйхгорна в Киеве убили, немцы злющие теперь. Так раз они злющие, то, может, воевать с ними пойти? Там много ребят с ними борются, это как раз настоящее Дело. Вот и Митя Попов туда рванул, а он знал, что делал. Интересно будет, если они там встретятся. И если встретятся, то интересно — как? В общем, решено: пробираемся на Украину, а там — Бог направит. Здесь все равно оставаться нельзя. Да и с едой на щирой Украине получше наверняка.
— Здесь оставаться нельзя! — Георгий вернулся к вечеру следующего дня. Кинул на стол кипу газет. Сверху — «Правда», сразу бросилось в глаза:
Всем советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем.
Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на товарища Ленина… Товарищ Ленин, выступавший все время на рабочих митингах, в пятницу выступал перед рабочими завода Михельсона. При выходе с митинга он был ранен. Двое стрелявших задержаны. Их личности выясняются.
Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов. Призываем всех товарищей к полнейшему спокойствию и усилению своей работы по борьбе с контрреволюционными элементами.
На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов революции.
…
Спокойствие и организация! Все должны стойко оставаться на своих постах! Теснее ряды!
30 августа 1918 г. 10 час. 40 мин. вечера.
Председатель ВЦИК Я. Свердлов
— А кто двое-то задержаны? — удивился Василий. Георгий пожал плечами:
— Понятия не имею. Задержана только Дора. Кстати, — он повернулся к Дите. — Она назвалась Фанни.
— Почему? — изумилась девушка.
— Не знаю, но думаю, чтобы сбить их с толку и отвести след от тебя. От нас, — поправился он. — Вообще-то Фанни Каплан и было ее псевдонимом, так что чекисты быстро все разузнают, кто она и откуда. Уходить надо.
Ну что, Фанни Рубинштейн, мечтала, чтобы твое имя вошло в историю? Получите, распишитесь, как говорят комиссары. Только в историю войдет не она, 18-летняя Фанни Хаимовна, из плоти и крови, с родинкой на груди и детским шрамиком на лодыжке. А только ее имя. И то не ее, вообще-то. Но Дора-то, Дора какова! Знала же, что на смерть идет, но духа не потеряла. И теперь настоящую Фанни, стрелявшую в Ленина, никто искать не будет. Впрочем, почему же на смерть? Это же только покушение, Ленин остался жив, может, срок дадут или простят за прошлые заслуги, как Спиридонову и Саблина?
— Не о том думаете, — прервал ее размышления Георгий. — Еще раз строчку про «беспощадный террор» прочитайте. И осмыслите, что сейчас начнется.
— Так у них и без того террор беспощадный, — возразил Василий. — Мало они крови пролили?
— Нет, товарищ, то, что теперь начнется, не идет ни в какое сравнение с прежним. Сейчас они зверствовать начнут. Безумствовать. Убивать всех, и друзей, и врагов. Поэтому сегодня ночуем последний день — и уходим.
— Куда? — поинтересовался товарищ Василий.
«Все же он немного туповат», — подумала Дита.
— Кто куда, — строго ответил Георгий. — И лучше никому из нас не знать, куда ушли двое остальных. Так будет правильно.
Конечно, лучше переночевать здесь, хотя по уму надо было бы уйти прямо сейчас. Только очень не хочется из теплой дачи выходить в холодную ночь и брести неизвестно куда. Тут уж будь, что будет, как говорится. Пойдет налегке. Вещей-то у нее — никаких. С собой даже кофты теплой не взяла, не додумалась, что вернуться в квартиру больше не сможет. Надо будет снять вон тот мужской пиджак с вешалки, он все равно ничей. Рукава можно подвернуть, а то, что длинный — даже хорошо, будет как полупальто. Вспомнилось неприличное слово «полуперденчик», как называли такие уже не куртки, но еще не пальто, и, несмотря на весьма печальную ситуацию, Дита прыснула. Слово-то хоть и неприличное, но смешное. Зато ботиночки, Динин подарок, еще крепкие, выдержат дальний поход. Чулки тоже пока целые, хотя подают знаки, что скоро поползут от них стрелки во все стороны. Надо было не прихорашиваться для ареста, а надеть чулки толстые, в рубчик, «крестьянские», как она их называла, но уж больно они не вязались с обликом барышни-машинистки. Делать нечего. Гораздо хуже, что нет никаких документов. Вот это действительно проблема.
Утром все они, не сговариваясь, проснулись еще до рассвета. Когда за окошком посветлело, Василий сходил за водой к колодцу, умылись. Георгий разжег плиту, вскипятили в кастрюльке воду, попили кипятку. Стало как-то полегче. И на душе тоже.
Георгий достал пачку банкнот, раздал товарищам:
— Деньги эти сейчас ничего не стоят, конечно, но менять на хлеб у вас все равно нечего. Хотя бы билет
