скорее охраняли место происшествия, чем своего хозяина.
Зина понимала, чем лучше пройдет разговор, тем больше вероятность быстрее все закончить.
— Я не верю, что вы ее убили, — начала Зина, сев рядом. От ее слов Максим дернулся, как от удара током.
— Что вы несете⁈ — возмутился он.
— Слушайте меня внимательно. Я верю, что вы ее не убивали, но все улики, что собрали мои люди, говорят об обратном. Так же есть косвенные улики, конечно, они не доказывают вашу вину, но их очень много, и потому к ним тоже приходится прислушиваться. Начнем с того, что Марьяна кого-то боялась и привезла с собой команду детективов. — Максим хотел что-то возразить, но Зина его остановила и продолжила: — Да, это был не просто охранник, и он здесь не один. Второе, у нее в комнате была камера, и хоть она писала без звука, но там невооруженным глазом видно, что вы ругаетесь и что вы не чужие друг другу люди. Ну и главное — блестки на ее сценическом костюме.
— Они-то тут при чем? — обессилено прошептал Максим. Он растерял все свое возмущение и браваду, и, казалось, у него вообще не осталось никаких сил.
— Дело в том, что когда вы ругались, то трясли ее за плечи. Это хорошо видно на записи. Позже наш эксперт нашел блестки на пульте, а это значит, что и эксперт от полиции тоже обнаружит их там. Не только на месте, куда вставляется «Создатель», но и на кнопке «пуск», и на рычаге натяжения тросов.
— Мы любили друг друга, — сказал Максим.
— Почти уверена, что это так, — кивнула Зина. — Но для того, чтоб вы мне сейчас сказали все-таки всю правду, я должна признаться, что была свидетелем вашего разговора с младшим братом вчера вечером.
На этих словах Максим удивленно взглянул на Зину.
— Да, подслушивала, — призналась девушка. — В моей работе иногда приходится переступать через собственное воспитание, подглядывать и подслушивать. Хотя в этот раз, надо признаться, это вышло совсем случайно. Сначала я увидела, как ваш брат танцует с балериной, а двумя минутами позже наблюдала, как наша итальянка просит в номер воды. Мое любопытство достигло пика, я не понимала, как это возможно, и побежала обратно. Я не успела, в здании уже было темно, а вы с братом разговаривали на улице.
— Значит, вчера вы видели «Создателя» в действии, — Максим грустно улыбнулся.
— Ваш «Создатель» — страшное оружие, — перебила его Зина.
— Любое лекарство в руках зла может стать оружием, — философски отметил мужчина.
— Рассказывайте. — Зине не хотелось спорить на глобальные темы, слишком много вокруг скопилось нерешенных проблем, и они затягивали девушку в свой омут. Пора было уже распутать этот клубок.
— Гений вырос, и через месяц ему исполнится восемнадцать, — начал Макс и закрыл глаза. Вспоминал ли он, как рос этот мальчик, или просто хотел отключиться от действительности, было не понятно, но слова из него полились, словно он читал их с листа. — Я был ему и матерью и отцом. В детстве ему пришлось пережить страшное. Мать у нас пила безбожно… Нет, я ее не осуждаю, жизнь была дрянная, и она одна воспитывала двоих. Разница у нас с гением четырнадцать лет, между прочим. Не родила бы мать второго, я помню то время, но уж очень полюбила она того профессора, уж очень ему поверила, даже пить перестала. Дома у нас все блестело, а к его приходу еще и всегда вкусно пахло пирогами или жареной рыбой. Он любил жареную навагу. Меня мать в это время обычно выгоняла из дома, но я не злился, понимал и счастья ей хотел. Знал, что, когда вернусь, и рыба с пирогами мне останется, и мать будет довольная и счастливая, будет смеяться, шутить и целовать меня в темечко. Но профессор исчез, а живот у матери все рос и рос. Пить она снова начала, еще даже не родив, а дом наш постепенно превращался в грязный сарай. Я делал, что мог, но что может четырнадцатилетний подросток? Когда родился Гений, мать сначала не хотела его с роддома забирать, но я уговорил ее, и стали мы жить втроем. Трудно было, но я старался, чувствовал ответственность, а мать постоянно где-то подрабатывала и беспросветно пила. Летом мне исполнилось семнадцать, и меня со школы взяли в трудовой лагерь. Хотелось денег заработать и хоть что-то маленькому брату купить, а то он до трех лет ни одной игрушки новой не видал, только то, что от меня осталось. Вот и уехал я, а мать от водки угорела. То ли паленка была, то ли слишком много выпила она, только ужас весь в том, что никто ее не хватился.
Максим по-прежнему сидел с закрытыми глазами и по его лбу текли огромные капли пота.
— Нашел их я, — продолжил он после паузы, — спустя неделю. Как выжил Гений, думать даже не хочу, он этого и не помнит, конечно, только вот крышу у него все же снесло. Не может находиться с женщинами в маленьких помещениях, да и в больших у него получается не очень. Много мы прошли врачей, и стало легче, но до конца он так и не вылечился. Зачем я вам все рассказываю? Наверное, чтоб вы меня поняли, я всю жизнь в него вложил. Сначала нас к себе бабка взяла, а потом уж и я пошел работать. Гений учился на дому, постоянно просил книжки и разные журналы. Потом компьютер и микроскоп, и все это я ему покупал в первую очередь. У меня, по сути, и жизни-то не было никакой. Пока пять лет назад он не сделал первое изобретение, которое мы удачно продали. Так жизнь наша стала налаживаться, и я однажды встретил Марьяну.
Он открыл глаза и повернувшись в сторону Зины, произнес по слогам:
— У нас была любовь.
— Я верю, — успокоила его она.
— Гений как-то узнал, что у меня есть женщина, он не знал, кто она, да ему это было и не важно. Он поставил мне условия: или я бросаю ее, или, когда ему исполнится восемнадцать, он пошлет меня к чертовой матери, оставив без куска хлеба. Я, естественно, отказался, меня унизил сам ультиматум. Когда я рассказал Марьяне, она предложила забрать «Создатель» и продать его в Америке. Она даже нашла там покупателей и сторговалась на приличную сумму. Я не мог так поступить, и потому мы договорились, что она это сделает сама. Я включил ее в группу приглашенных звезд, потому как она и была самая настоящая звезда, — столько боли и столько гордости было в этих словах, что голос Максима задрожал.
— Но вы в последний момент передумали, — помогла ему Зина.
— «Создатель» для Гения — не просто игрушка. Вы видели, он вчера танцевал с Алисией, — сказал Максим. — Для него это возможность коммуницировать с женщинами. Пусть сначала не настоящими, но в будущем, возможно, получилось бы и это. Вчера после танца он был такой родной, такой живой. Гению давно нравилась Алисия, он смотрел все ее записанные выступления, но никогда бы не посмел подойти к ней поближе… А вчера он с ней танцевал — это прорыв!
— Он не с ней танцевал, а с бездушной голограммой, пусть и качественной, но все же голограммой, — поправила его Зина.
— Это не важно, сам факт говорит о том, что его можно вылечить, и «Создатель» может ему помочь. Вчера он попросил прощения за резкость и сказал, что никогда не бросит меня, и очень хотел, чтоб и после восемнадцати я остался его директором и, главное, братом. Он улыбался, танец с балериной ему очень помог.
— И вы дали отбой Марьяне? — поторопила Зина.
— Ну, конечно. Еще вчера вечером я пришел, и мы поругались. Я сказал ей, что все отменяется, и нужно поставить наши отношения на паузу. Она же в ответ кричала, что устала ждать, что брат меня никогда не отпустит, а «Создатель» — возможность жить безбедно всю жизнь и не работать. Даже угрожала мне, что сделает это сама, на что я пригрозил ей полицией, и она залепила мне пощёчину.
— Как блески оказались на кнопке «пуск» и рычаге натяжения тросов?
— Я не знаю. — Зине показалось что Максим говорит искренне. — Да, я сегодня с утра опять зашел к ней, да, пытался убедить ее, чтоб она не делала глупостей, но я не нажимал те кнопки. Более того, здесь, в Капитолии я с ней даже не разговаривал.
Зина поднялась, понимая, что он больше ничего ей не скажет, стараясь не смотреть вверх на по-прежнему парящее тело Марьяны.
— Может, ее все же снять? — спросил ее глухо Максим.
— Нет, надо оставить все до приезда полиции, — ответил Зина твердо.
У небольшой железной лестницы, которая вела наверх к аппаратуре, стоял охранник, проинструктированный никого туда не пускать.
— Пусть поднимется, — крикнул устало Максим, видя, что он остановил Зину.
Зина не знала,
