как гимназисты, право, – взорвался генерал. – Искупить! Будто я в инспектора из рогатки жеваной бумагой стрелял. Не смешите… Предательства мне не простят.
– Не простят, – согласился Игнатьев. – Но о вашем предательстве никто не узнает, если вы поможете привести нашу армию к победе.
Красовцев недоверчиво хмыкнул. Это не смутило дипломата.
– Так уж вышло, Евгений Сергеевич, что наши враги безоговорочно доверяют Белому медведю. И вы продолжите исправно передавать султану военные секреты.
– Смеетесь надо мной? – побагровел генерал.
– Ни в коем разе! Вы будете поставлять ему секреты… тщательно подготовленные министерством иностранных дел.
– Дезинформация? – догадался Красовцев.
– Она самая, – подтвердил Игнатьев. – Вы предадите султана, и тогда ваше первое предательство мы назовем военной хитростью. Понимаете, ваше превосходительство? Вы полезнее в качестве двойного агента. Ведь если вас арестовать, лишить всех званий и привилегий, казнить на Дворцовой площади в назидание прочим… Турки смогут завербовать нового шпиона, и вычислить его будет непросто. А во время войны одна-две депеши решают многое.
Генерал надолго задумался, то сжимая, то разжимая кулаки. Дипломат вновь начал полировать пенсне, всем своим видом показывая, что его мало заботит затянувшееся молчание. Мармеладов отсчитал причитающуюся ему сумму, остальные деньги ссыпал в кошель и, улучив момент, вложил в ладонь предателя. Тот вздрогнул и очнулся.
– За новые секреты запросите с османцев двойную цену, – посоветовал сыщик. – А еще лучше – тройную. Так вы гораздо быстрее соберете деньги на полярную экспедицию.
– Почему вы так уверены, что я соглашусь?! – выдавил из себя Красовцев.
– Человек, однажды предавший ради мечты, будет предавать и дальше, до тех пор, пока эта мечта не осуществится, – пояснил Мармеладов, на этот раз без всякой язвительности.
– Но если турки получат неверные сведения, если попадут в засаду или потеряют пару кораблей на Черном море… Или их крепость падет под неожиданным штурмом русских полков… Мне перестанут верить!
– Нет, нет. Ваши сведения будут безупречны, – успокоил Игнатьев. – Османцы захватят пару обозов с испорченным провиантом, рассеют отряд-другой пехотинцев, и будут уверены, что вы на их стороне, как прежде. В октябре вы подскажете Сулейман-паше, что нужно срочно укрепить крепости вниз по Дунаю. Завидев на горизонте наши эскадроны, турки закроют ворота и охотно заплатят вам за то, что вовремя предупредили. Мы осадим эти крепости, лишь для вида. А ближе к ноябрю вы отправите в Константинополь послание о том, что русские полностью поменяли планы и перебрасывают войска на Кавказ, чтобы основной удар нанести именно там. Это послание будет фальшивым, как медяк на Хитровке. Но чтобы создать некую видимость правды, мы даже временно отступим с Шипки, оставив на перевале небольшой гарнизон и болгарских ополченцев. А когда враги начнут суетиться и поспешат на Кавказ, мы стремительно захватим Балканы.
– После этого турки откажутся от моих услуг, – генерал кусал тонкие губы. – И вам я стану бесполезен. Что тогда?
– Тогда… Тогда… – Игнатьев подышал на стекла пенсне. – Тогда вы возглавите атаку, вдохновляя своим примером солдат. Броситесь в самую гущу сражения, – саблей вы машете изрядно – и если Бог пощадит вас, выведет из сечи живым, будем считать, что вы искупили свою вину. А если нет… Лучше погибнуть героем, чем застрелиться.
– Для кого лучше? – всхлипнул Красовцев.
– Для Отечества, – спокойно сказал дипломат. – Вот как мы поступим, ваше превосходительство. Я вижу, здесь есть удобное бюро. Берите перо и чернила, напишите о ваших способах связи с вражеской разведкой, не упуская ни единой детали. Этот документ останется у меня, и если вы не станете делать глупостей, то я сожгу его в вашем присутствии в день победы над Османской империей.
Глаза генерала остекленели, он покорно направился к бюро, обмакнул перо в чернильницу.
– А если меня убьют? – рука Красовцева дрогнула и на бумаге расплылась чернильная клякса.
– В таком случае, я похороню этот документ вместе с вами, – Игнатьев скомкал испорченный лист и положил новый. – Пишите, Евгений Сергеевич. Пишите!
XIX
Сыщик смотрел с высокого крыльца на каурого коня. Тот гарцевал, вырывая поводья из рук денщика Красовцева. Бока жеребца блестели от мелкого дождя.
– Хорош, чертяка! – восхитился дипломат, выходя из парадной двери. – Вас подвезти, Родион Романович? Могу на вокзал, а могу и в ресторацию. Отметим успешное завершение нашей охоты!
– Вы не охотник, Николай Павлович. Вы циркач, – нахохлился Мармеладов. – Врали, что хотите уничтожить Белого медведя, но ловили его лишь для того, чтобы выдрессировать и заставить ходить по канату. Вы изначально задумали сделать генерала двойным агентом? Или сия мысль пришла к вам спонтанно?
– Пусть это останется моим маленьким секретом, – невозмутимо ответил Игнатьев. – Так куда прикажете? В “Аврору” [42] или к Дюссо [43]? Пропустим по стаканчику. А не хотите, так чаю выпьем. С крендельком, а? Позор мне, если снова не сумею вас уговорить! Придется подать рапорт об оставлении службы по причине полной негодности к оной.
– Вам к позору не привыкать, – сухо произнес сыщик.
– Оскорбляете…
Дипломат присел на перила крыльца, задумчиво глядя на баловливого коня.
– Но я не так вспыльчив, как другие генералы, до дуэли у нас не дойдет. Не пойму, из-за чего вы так разозлились, Родион Романович… Неприятно чувствовать себя пешкой в чужой игре? Так вы были не пешкой, а ферзем! Это же совсем другой поворот. Или вас беспокоит, что предатель, виновный в гибели тысяч людей избегнет наказания? Паскудно звучит, не спорю. Но посмотрите на это с такой стороны: теперь г-н Красовцев спасет тысячи других жизней. А уже потом, после победы над османами, он ответит за свое преступление.
– Николай Павлович, вы хоть кому-нибудь говорите правду?
– Его Императорскому Величеству. Но не всю правду, а лишь ту, которую ему следует знать… Позвольте все же подвезти вас до вокзала. Дождь накрапывает, а вы без цилиндра.
Он обернулся к сыщику, но того на крыльце уже не было. Дипломат пожал плечами и махнул рукой кучеру, чтобы подкатил поближе.
ХХ
Полина вздрогнула, услышав за спиной пронзительный свисток паровоза. Она нервно прохаживалась по перрону, вглядывалась в лица снующих мимо пассажиров.
