Грешники, еще теплые и обильно масляные, таяли на языке. Мармеладов расправлялся с каждым из них в два укуса. Но не торопился, жевал медленно, приятно жмурился. И вдруг приметил знакомую фигуру.
Дворецкий старой княгини Долгоруковой шествовал мимо торговых будок с лицом архангела, по оплошности забредшего в бордель. Губы его пытались сложиться в возмущенное «О», но рот перекашивало от нескрываемой брезгливости. Гурий Прокопыч оделся по моде прошлого века в длинный дымчато-голубой кафтан с кружевной манишкой. В руках мрачный Мефистофель держал палку, на которую опирался при каждом третьем шаге, поэтому никто из прохожих не рискнул позубоскалить насчет костюма. Следом поспешал рыжий мужичок в ливрее. С корзиной, судя по виду, тяжелой. Издалека в ней угадывался блеск рыбьей чешуи и сочный, ярко-розовый срез свиного окорока. Ношу свою лакей волочил по пыльной мостовой, но стоило Гурию обернуться, плетенка взлетала вверх и покачивалась уже на уровне колена. Хватало этого на пару мгновений, а дальше она опять сползала до земли.
Дворецкий выбирал тетеревов. Косачи с ощипанными шеями живописно свернулись на прилавке, в гнездах из петрушки и мяты. Опытный взгляд старого слуги мигом забраковал птиц – у этих синяя кожа, а те слишком костлявые.
– Ничего стоящего, но… Куда деваться… Заверни этих трех, – ворчливый палец продирижировал над тушками.
– Пожал’те-с! – длинноносый продавец сложил тетеревов в угодливо подставленную корзину. – По сорок копеек за фунт это будет…
– Чего?! – возмутился Мефистофель. – Да я осетра брал по тридцати пяти! Осетра! Рыбу наиблагороднейшую. А ты мне, супостат, заморышей! По сорок копеек?!
– Но свежайшие-с, – упорствовал «супостат». – Утром еще крыльями хлопали. Таких зажарить в вине – райский вкус, удовлетворит самого взыскательного гастронома!
– Там дроби навалом. Не ровен час, кому из господ попадется. Зуб сломает… Неохота возиться с тетерями твоими… За такие деньжищи! Не, выкладывай-ка их обратно, головотяп, – последнее сквозь зубы, рыжему услужнику. – Выкладывай, чего стоишь?!
– Пожалуй, по пяти копеек уступлю, – в голосе торгаша появились новые, задумчиво-просительные нотки. – Из уважения-с.
– Уважения?! – зарычал Гурий, распугивая мух и прохожих. – Ты, гнилая кочерыжка, толкаешь мне дохлых птиц по цене царь-рыбы, и смеешь еще заикаться об уважении?!
– Дык…
– Спрячь свой дык за кадык! Мое последнее слово: беру по тридцати копеек за фунт.
– По тридцати?! – ахнул носач. – Это за мясо?
– Мясо? Сплошные кости и перья. Хорошую цену даю. Соглашайся, прохвост.
Тот еще недолго поспорил, но вяло, без былой страсти. Ударили по рукам. Мармеладов догадался: и при таком раскладе продавец в убытке не останется. Дворецкий же сиял, пока его помощник снова перекладывал птиц в корзину. Причину хорошего настроения слуга объяснил, как только отошли подальше от прилавка.
– Ловко вы его срезали, Гурий Прокопыч! Талант. Талантище! И осетра тоже за полцены взяли…
– Ш-ш-ш, лядащий! Не вздумай про то на кухне вякнуть. Запорю розгами! – грозно насупил брови, но помимо обещания кнута, возник и пряник. – Держи-ка гривенник и помни: молчок!
Ай да Мефистофель. Авантюру затеял. Старой княгине соврет, что по полтиннику заплатил. Она покачает головой, – ah, combien tout devient plus cher! [79] – да проверять рыночные цены не пойдет. Majordome [80] за год скопит таким обманом кругленькую сумму. А там, глядишь, новый кафтан себе справит, по моде теперешнего века.
Как литературный критик Мармеладов часто пропесочивал писателей, которые излишне увлекались фразами, типа «само провидение свело их в этот миг…» или «встреча была уготована судьбой…» Но, придется признать, дворецкий появился очень вовремя.
Сыщик достал из кармана брюк обширный клетчатый платок, промокнул губы и вытер жирные пальцы.
– Гурий Прокопыч! – воскликнул он с любезностью, но и не без язвительной нотки. – С каких пор дворецкие самолично по базарам ходят? Кухарка на что?
– А-а-а, господин Мармеладов, – ответил тот в схожей манере. – За это низкий поклон вашему другу, Димитрию Феодоровичу.
– Не вижу связи.
– О, связь эта мигом обнажится. Нынче ночью раненного героя уложили отсыпаться в левом крыле нашего особняка, – старый слуга произнес «нашего» с таким особым нажимом, будто и впрямь ставил себя наравне с хозяйкой. – Часа в три напала горячка, возжелал он пить. И как был – в бреду и в исподнем, – пошел искать кухню. Ввалился туда, заревел медведем, стал грозиться: «Придет Пиковый Туз и зарежет одного за другим!» Оченно напугал челядинцев. Все, кто спал на полу и на лавках – шарахнулись по углам. Кухарка с печи свалилась, ногу зашибла, еле ковыляет. А после вчерашнего приема в ларях шаром покати, к ужину подать нечего. Пришлось мне выбираться.
– А я за этой суетой позабыл справиться о митином здоровье, – посерьезнел голос, рассеялся насмешливый туман, а из него проступили тревога и беспокойство. – Лихорадка? И что же, совсем плох?
– Дохтур был. Порошков прописал. Компрессы. Питание горячее, да чтоб пожирнее. Вот, стараемся, – он обернулся и влепил затрещину рыжему, который осмелился поставить корзину на пыльную брусчатку. – Ты чего себе позволяешь, бесово месиво? Держи провизию на весу, не замарай!
– Передайте Мите, я вечером зайду его проведать. Не затруднитесь?
– Об чем речь… Правда, от лекарских снадобий он спит, а без них бредит. При нем постоянно дежурит один из слуг, хотя такого бузотера и трое с трудом удержат. Вы завтра приходите, авось полегче ему станет.
– А Ожаровский? Тоже оставался в доме Долгоруковых ночевать да лечиться?
– Нет. У графа порез неглубокий оказался. Перевязали руку, и один из гостей увез его в своем экипаже.
– Кто? – Мармеладов дернул за эту ниточку, ощущая, как она подрагивает и тянется к большому клубку, пока невидимому. – Не заметили?
– Господа вчера такой кавардак устроили: гвалт, сумятица, шум до небес. К тому же у нас, – вот, опять это слово и с тем же, хозяйским, апломбом, – были заняты устройством Димитрия Феодоровича. Я лично присматривал, не нужно ли чего, а на крыльцо вышел, гости уж разъехались.
Нитка лопалась и ускользала. Сыщик вцепился в оборванный конец и попытался связать с версией, которую недавно обдумывал.
– А припомните, Гурий Прокопыч, много ли господ ездит
