к вам на курляндских экипажах?
Дворецкий услышал это самое «к вам», также произнесенное с ударением, и приосанился.
– Об сию пору никто в таких не визитирует. В прошлом годе баронесса фон Диц часто приезжала в своей роскошной карете – золоченые фонари, бархатные шторы, инхрустации на дверках. Четверка вороных коней. Но по весне, сказывают, поломалась. С тех пор на рыдване катается.
Сломанная карета! Да еще и курляндская. Выходит, за нитку удалось вытянуть не клубок, а живую и трепыхающуюся рыбину. Надо срочно ее потрошить.
– Где живет госпожа фон Диц?
– На Полянке, домище в самом начале улицы. Мимо не пройдете. По вечерам она редко бывает, а днем, глядишь, застанете.
– Больше никто не ездил?
– Нет… А впрочем, было. Было, ваша правда! Не держал в уме, но вспомнилось. Однажды Лизавету Генриховну, – царствие ей небесное! – привозил дальний родственник. Вроде, тоже барон. Сам в наш дом не особо вхож, княгиня не одобряла евонного нахальства. Но фрейлину опекал… Вот у него карета была, с сине-белыми занавесками.
– Это не тот ли барон, что недавно сгорел в своем имении?
Дворецкому вопрос не понравился. Он задумался: а не сболтнул ли лишнего? Лед застыл в глазах еще до того, как прозвучали слова.
– Я человек маленький, – отрезал Гурий, выпрямляясь во весь свой огромный рост. – Мне об таких новостях не докладывают!
Мармеладов не настаивал. Против воли из человека правду не вытащишь. Тот рассердится, затаит обиду, а в этой истории враждебности уже предостаточно.
– И на том спасибо. Передайте Мите, я непременно проведаю его завтра.
Вежливо поклонился. В ответ удостоен был сухим кивком и невнятным ворчанием. Мефистофель выкрутил ухо лакею, протащил за собой пару шагов, а после – выместив злобу, – направился к бирже извозчиков. Рыжий мужичонка перехватил корзину поудобнее и засеменил следом. А куда деваться? Служба-с.
Сыщик проводил их взглядом до угла церкви Параскевы Пятницы, а как скрылись они, загляделся на окно храма. Черный квадрат на белой стене. Идеальное сочетание цветов и совершенная форма. Художники такое вряд ли будут рисовать, им завитушки да орнаменты подавай, но для логического ума милее картины нет. Глядя на четкие линии, проще разобраться с ворохом мыслей в голове, расставить по углам подозрительные фигуры и проследить связи между ними.
Доротея фон Диц была близка с покойным бароном по возрасту и происхождению. Остзейскую голубую кровь оба ценили превыше прочих – судя по тому, что потрудились пригнать экипажи аж из Митавы [81], за тысячу верст! Это обошлось в солидную сумму, в Москве такими деньгами купишь три кареты. Но чтобы с особой надменностью подчеркнуть свое превосходство, золота не жалеют. Непонятно, часто ли общались эти двое, но их знакомство сомнению не подвергается – хотя бы через Лизавету, которую баронесса, по собственному признанию на вчерашнем приеме, знала с младых лет.
Фрейлина и ее дядя – еще одна сторона квадрата. Связаны родственными узами. В наши черствые дни это почти ничего не значит, но добрый кусок наследства старого барона отошел именно к племяннице. Согласитесь, налицо признак душевного расположения.
Линия логических умозаключений протянулась от зарезанной барышни к Пиковому Тузу. Никто не станет отрицать общего интереса, пусть он проявился не в любви и привязанности, а напротив, в жутком конфликте. Убийцу с жертвой всегда что-то связывает, и полицейские следователи именно в этой связи ищут обычно «мотив преступления». Гнусную, как правило, тайну, разгадка которой решает все дело. Почему незнакомка в капюшоне расправилась с тремя девицами и пыталась умертвить польского графа? Ответ на этот вопрос, может статься, знает г-жа фон Диц. Уверенности в этом не было, но Мармеладов замкнул квадрат: прочертил мысленный пунктир от спесивой дворянки к чудовищу на мосту. Пусть даже они никогда не встречались, но одно общее у них есть. Пресловутый гвоздь.
Коготь, оброненный василиском.
XXI
Усадьба эта умудрялась и в самом центре Москвы выглядеть диковато-заброшенной. За высокой оградой, встопорщенной копьями, как древнее воинство, буйно разрослась бирючина. Годами не стриженная живая изгородь превратилась в сплошную стену, усеянную блестящими гроздьями волчьих ягод. Только дойдя до ворот удастся заглянуть во двор, пробежать взглядом по дорожке, мощенной круглым булыжником, споткнуться о мраморные ступеньки крыльца и завязнуть в зарослях плюща, которым увит фасад двухэтажного особняка. Сквозь зеленую вуаль проступают замысловатая лепнина и узкие окошки. Беглый осмотр поможет обнаружить фонтан слева от входа, ныне заброшенный, и каменного медведя у цветочной клумбы. Зверь с позолоченным топором на плече – точная копия фамильного герба князей Прозоровских, прежних владельцев хором. Над парадной дверью каждый сможет прочесть надпись: Qui sine peccato est [82]… Хотя, вы правы, не каждый, а лишь человек культурный, не чуждый латыни. Но и ему не позволят долго глазеть через решетку: дюжий привратник отгоняет непрошеных гостей.
– Чего надобно? – грубиян выскочил из черно-белой будки и набросился на Мармеладова.
– Уж и позыркать нельзя? – дерзко усмехнулся тот.
– Пялиться будешь в галерее у Третьякова. Проваливай отсель, пока дубиной по бокам не отходил!
– Экий ты строгач. Но пугать выгоднее собаками, дескать, спущу с цепи и загрызут до смерти. Репетируй на досуге, морду пожутче криви. А пока доложи-ка хозяйке, я прибыл по полицейскому делу.
– По полицейскому? – страж ворот почесал затылок и сплюнул в кусты. – Не больно похож ты на полицейского. Скорее на слоняющегося бродягу – рукав у сюртука расползается, шляпы нет… А мы бродяг не жалуем!
Сыщик продолжал улыбаться, но в словах его зазвенела сталь.
– Не хочешь по-хорошему, через четверть часа вернусь с городовыми. Ты, я вижу, отбывал срок и не один. На шее шрам от адамова лыка [83], его в бороденке не спрячешь. Тебя за побег высекли. За эдаким пакостником, поди, тянется хвост, ярче, чем у кометы. Проверим…
– Стой, стой! Убедил. Такие вещи зрят токмо те, кто нашего брата в каторгу отправляет.
«Или те, кто сам провел в остроге не один год» – но вслух Мармеладов этого не произнес.
