Здоровяк сунулся в будку, накинул на плечи лиловую тужурку с серебряными пуговицами и пошел к дому. Пролаял коротко:
– Жди.
Пять минут спустя вернулся в сопровождении тучного коротышки. Его шикарный фрак из тонкого сукна был того же оттенка, что и куртка привратника.
– Меня зовут Карл-Густав, я мажордом.
Кругляш задохнулся от быстрой ходьбы и украдкой вытер пот из-под напудренного парика. Он был полной (во всех смыслах) противоположностью своего коллеги из долгоруковского дома. Но с Гурием Прокопычем его роднило почти нескрываемое презрение к окружающим.
– Баронесса не имеет возможности принять вас, сударь, поскольку она уехала.
– Можете.
Повисла долгая пауза, во время которой дворецкий пыжился взглянуть на посетителя свысока, что при существенной разнице в росте – не в пользу курляндца, – было довольно смешно. Сыщик не выказал раздражения или иных эмоций, он мысленно считал – один, два три… Когда дошел до семнадцати, Карл-Густав не выдержал.
– Она обедает в городе, а после собиралась посетить театр. Изволит вернуться за полночь. В это время приличные люди визитов уже не наносят.
– Театр? Разве они не разъехались по гастролям? В крымскую Ливадию или в Пятигорск, к минеральным водам.
– Вы, сударь, лишь под ноги смотрите? Москва пестрит афишами! Сегодня на сцене Большого театра бенефис столичной примы Екатерины Вазем. Неужто благородная публика может пропустить такое событие?!
Захотелось протянуть руку сквозь решетку и щелкнуть пухлого гнома по носу, но Мармеладов удержался.
– Смотреть под ноги – хорошая привычка, – бросил он уходя. – Убережет от опасности запнуться и упасть.
XXII
К театру сыщик добрался за четверть часа до начала представления – прежде пришлось заехать к Мордехаю. Можно было обойтись и меньшими тратами, отдать пыльные брюки квартирной прислужнице, почистит на совесть. Но ловкости ее иголки доверия больше не было: чиненный утром рукав разъезжался по шву, на плече собрался целый дикобраз из торчащих ниток.
– Работы на пару мгновений, – убеждал он продавца. – Я же слышал жужжание швейной машины за ширмами, еще в прошлый визит меня это насторожило.
– Вам почудилось. Забыли? Я позор семьи…
– Да-да, отец шьет, родня шьет, а ты не умеешь. Но может братья или кузены возьмутся?!
– Увы, они на Полтавщине живут. А коль скоро вам нужно, то… Купите черный сюртук, десять рублей. И еще цилиндр за семь. Но вместе отдам за четырнадцать.
Мармеладов согласился, хотя шляпы носить не любил. Не то, чтобы задело сравнение с бродягой, но в зрительном зале все рассматривают друг друга в лорнеты и монокли, словно мурашей через увеличительное стекло. Вряд ли баронесса снизойдет до разговора с неопрятным проходимцем. А цилиндр из шелкового плюша с полями, загнутыми на английский манер, станет пропуском в дворянские ложи, где встречают по одежке.
Билеты на бенефис столичной балерины распродали еще неделю назад. Но все знали секрет: у крайней колонны справа слонялись хитроглазые юноши, готовые за пару монет провести на галерку по отдельной лестнице. Построили ее, памятуя об ужасном пожаре [84], когда огонь бушевал двое суток. Поэтому в новом здании устроили отдельный выход, чтобы в случае беды спасти зрителей. А пока пожара нет, он служил входом для безбилетников. Дирекция императорских театров многократно пыталась устранить неприглядный момент, но ревизоры получали щедрые дары от хитроглазых и старательно не замечали источник проблем – темную дверцу за углом.
Мармеладов пробрался сквозь толпу стоящих зрителей к перилам балкона и осмотрел зал. Театры он не любил за вот эту самую излишнюю помпезность: каждый дюйм украшен золотом, расписан яркими картинами, обит красным бархатом. Ни единой досочки без инкрустаций или вычурной резьбы. Задумали создать изысканный интерьер, да не остановились вовремя. Получилась не то, чтобы фальшивка… Хуже. Представьте, некий кондитер выдолбит сахарную голову и станет фаршировать ее медом, шоколадом и прочими цукатами. С виду это, может, выглядит сказочно, но стоит откусить, и зубы заболят, а язык свернется в трубу от чрезмерной сладости.
Публика в партере – под стать. Офицеры в зеленых и синих мундирах. Их манерные спутницы, удачно прозванные «пташками» за пестрые перья на шляпках. Купцы в малиновых сюртуках с дочерями на выданье, которых разодели в наряды из парчи с единственной целью – подчеркнуть семейный достаток. Или вот, глядите, молодые повесы скинули фраки, чтобы хвастать вышитыми серебром жилетами, которые блестели в лучах хрустальной люстры на триста масляных светильников.
Свет в зале понемногу угасал. Не по волшебству, нет. Двое служителей высунулись по пояс из окошек в потолке и длинными палками с жестяными колпачками на концах сбивали пламя с фитилей. Уже прозвенел второй звонок из оркестровой ямы, вместо давешней какофонии плохо настроенных инструментов, сочился густой и приятный звук.
Сыщик не обращал внимания на возню с колоссальной люстрой. Он изучал ложи бенуара и бельэтажа, выискивая знакомые лица. Дворяне, в отличие от разношерстных обитателей партера, были одеты в черное. Дамы, видимо для контраста, в белое. Среди этой изысканной строгости мелькнет временами нежно-розовое или бледно-голубое пятнышко, но такую вольность позволяли себе лишь юные девочки, еще нескладные и наивные.
Три раза прозвенел колокольчик. Зал встретил аплодисментами дирижера – тот вышел, поклонился, но начинать не спешил.
– Глянь-ка, застыл, – пробасили в толпе на галерке. – Чего ждет?
– Не чего, а кого! – заявил мужчина средних лет с унылыми волосами и в мышастом пиджачке. – Великого князя Михаила Николаевича [85].
Сказано это было тоном, не терпящим возражений.
– Он же, вроде, наместник на Кавказе, – раздался голос, захлестнутый сомнениями. – С чего бы ему приезжать.
– Прежде он никогда не пропускал открытия сезона в Большом театре! – настаивал осведомленный. – И в этом году приедет.
Знатока подняли на смех и стали зашикивать, однако серый оказался прав: через три минуты Его Высочество появился под руку со своей супругой Ольгой Федоровной, урожденной принцессой Баденской. Следом, обмахиваясь веером, семенила их старшая дочь, Анастасия. Как только все расселись,
