– Вы как будто чуете, Алексей Николаевич, – произнес он уважительно.
– Расскажите, что уже известно, – вывернулся питерец с деловым видом.
– Труп обнаружили в пруду между Царским садом и Промышленной улицей. Голова отрезана, и кисть правой руки тоже. Понимаете, для чего?
– Чтобы затруднить опознание.
– Именно! Однако на нем парчовые подштанники, и это однозначно указывает нам имя жертвы.
– Стойте, стойте. Что значит парчовые? Он что, кальсоны себе из парчи шил? Дурь какая…
– Дурь, конечно, – согласился Растегаев. – Весь город это знал и смеялся. А маз считал, что шик. Будто цыган, право слово.
– Так кто же это?
– Вовка Рейтар, вот кто.
Надворный советник помолчал, обдумывая новость. Потом кивнул:
– Точно. Когда я вчера с ним встречался, заметил вытравку[55] на правой руке: женская голова и якорь. Значит, эту руку и отрубили.
– Вы встречались с Рейтаром? – поразился Растегаев.
– Да. За тем и приехал сюда, чтобы рассказать Кнауту.
– Он сейчас на месте преступления. Всех свободных с собой забрал, меня одного оставил на дежурстве.
– Так… Значит, Вовку Рейтара убили. Вот новость! Загорелось сине море…
– Какое море? – не понял надзиратель.
– Это я хотел сине море зажечь и посмотреть, что получится. За вчерашний и сегодняшний день пообщался с двумя мазами, Рейтаром и Ярышкиным. Дай, думаю, пугану их. Что из этого выйдет? И на тебе…
Надворный советник рассказал Сергею Петровичу о своих открытиях. Начал с сообщения городового, а закончил беседой с Ярышкиным. Надзиратель был ошарашен.
– В голове не убирается, Алексей Николаевич. Столько вы нового разузнали. А последнее событие! Какую-то вы струну дернули, важную. Вот Рейтара и прикончили.
– Да, знать бы только какую. Пока не ясно ни черта.
– Что дальше намерены делать, Алексей Николаевич?
– Знакомиться с остальными вашими атаманами: с Дохлым Августом и Цвейбергом. Вон как эти знакомства выстреливают. Может, еще что пальнет…
– Осторожнее с обоими, – предостерег надзиратель. – Опасные, опаснее русских бандитов.
– Что так?
– Дохлый Август – самый решительный из всех темных людей Риги. Замечали, чем кончаются драки на Московском форштадте? Царапинами. Сойдутся шильники, вроде все страшные, громилы из громил. Друг дружку чуть-чуть порежут да и разойдутся водку пить. Детские забавы, а не бой.
– Да, – согласился Лыков. – Это меня удивляет с самого приезда. У нас в Петербурге если портяночник вынул нож, то надо драпать. Он шутить не станет. А у вас в Риге ежедневно кого-то отвозят в больницу с легкими ранениями. Каждый щенок носит в кармане лезвие, а пользоваться им не умеет. Это что, здешняя особенность?
– Так и есть. На Московском форштадте.
– А на Митавском, стало быть, иначе?
– У Августа не забалуешь, – серьезно сказал Сергей Петрович. – Латыши его – народ злой и решительный. Потому и боятся его больше, чем правобережных атаманов. Вы к нему так, с улицы, лучше не подъезжайте. Можете не успеть вынуть свой билет.
– Неужели?
– Уж поверьте. Надо о встрече с ним заранее договариваться, посредника искать.
– Хорошо. А Цвейберг чем опасен?
– Он самый страшный человек в городе.
– Поподробнее, Сергей Петрович. Чем я рискую, встречаясь с ним?
– Если есть у нас «иван», то это Цвейберг. Потому что умный. И уже капитал немалый нажил, может нужных людей покупать. Дохлый Август против него мелкая фигура. Он действует ножом, а немец – рублем. Так много больше зла можно учинить. А если понадобится Цвейбергу нож, то он и его купит.
Слова сыскного надзирателя звучали убедительно. В самом деле, умные негодяи при деньгах опаснее простых гайменников, даже с задатками вождей.
– Спасибо, Сергей Петрович, учту. Подскажите, как мне с «королем» Задвинья встретиться?
– Ох, не вовремя вы затеяли. После смерти Вовки Рейтара… Надо немного обождать. Сейчас все мазы настороже, друг на друга думают. Август ни с кем не станет разговаривать, пока не разберется, что к чему. А уж какая буча поднимется на Московском форштадте!
– Хорошо. А с Цвейбергом?
Растегаев развел руками:
– Не моего масштаба вопрос. Я для Теодора Оттоновича никто. Просто никто.
– Что же мне теперь, отдохнуть с недельку? – раздраженно спросил Алексей. – Туда нельзя, с этим бесполезно…
– Надо железнодорожника искать, – убеждено ответил надзиратель. – Он тут главная личность, он воду замутил. Чей-то приказ, сволочь, выполняет.
– И как же вы его найдете? В лицо парня никто не видел, приметы самые общие. И сколько в Риге железнодорожных рабочих? А вместе со служащими?
Растегаев сник:
– Да, вы правы. Дорожников у нас необычно много, как нигде. А тут еще на двух вагоностроительных заводах есть приемщики, они тоже относятся к Министерству путей сообщения. Испытательные машинисты ихние опять же в черных шинелях… А сам узел! В нем четыре дороги: Риго-Псковская, Риго-Орловская и еще на Больдераа и на Мюльграбен. При каждой собственные мастерские, склады, паровозные депо. Кроме того, есть внутренняя линия, к портовому элеватору. Черт ногу сломит…
– Ладно, – вздохнул питерец. – Давайте, правда, подождем дня три. Пусть море уляжется.
Лыков перестал шляться по форштадтам. Он рассказал все Кнауту и заручился его одобрением. Коллежский асессор убедился, что его оппонент действительно опытный сыщик и может сделать то, что не по силам рижанам. Но при этом питерец сообщает свои открытия и готов сотрудничать. Александр Иванович не то чтобы подобрел, однако начал кое-что открывать взамен и перестал смотреть букой.
Но трех дней отдыха не получилось. Уже через день надворного советника опять озадачили. Ярышкин исчез! Узнав о смерти своего заклятого врага, он почему-то не обрадовался, а наоборот, перепугался. Иван Иваныч срочно лег в городскую больницу на Александровской высоте, в отдельную палату. И ко входу приставил охранника. Пролежал так он лишь сутки, а потом пропал. Охранник отлучился по малой нужде, а когда вернулся, палата была уже пуста. Вещи на месте, следы борьбы отсутствуют. Но больного нет.
Обнаружился он к вечеру следующего дня. Из Мюльграбена сообщили: Двина выбросила на берег тело. Покойник одет в белое коломянковое платье, на плечах куртки черные буквы «АВ»[56]. В груди напротив сердца ножевая рана.
Рига в третий раз содрогнулась, когда появился еще один труп. Его нашли на Кандауском переезде Больдерааской ветки. По виду – обычный «утюг», рядовой бандит. Грудь прострелена навылет. Сыскные быстро опознали убитого: Иван Смиренноумов. Вот ведь фамилия! Не иначе, из духовных лиц. Смиренноумов состоял в шайке Вовки Рейтара и был среди тех, кому маз перед смертью поручил искать железнодорожника. И тело лежало на путях. Видать, выполнил парень задание на свою голову…
У полицмейстера от таких событий сдали нервы. Он вызвал к себе Лыкова и не нашел ничего умнее, как сказать ему:
– До вашего приезда у нас тут было тихо!
– Может, и гайменников в Ригу я привез? – ядовито осведомился сыщик.
– Что? – не понял Войтов.
– Поясню. У вас началась война банд: делят Московский форштадт. Допускаю, что смерть Титуса и проводимое мной дознание как-то ускорили процесс. Но лишь ускорили. А предпосылки все были налицо и созданы они вами. Так что не валите с больной головы на здоровую…
– Я буду писать в министерство!
– Напрямую не имеете права, а губернатор не завизирует ваше отношение[57]. И вообще, не мешайте мне. Пока я вас с должности не выгнал. Нет сил помочь, так хотя бы не лезьте. Скоро все кончится, и город станет чище.
Лыков забрал в обсервационной камере пулю и отвез ее в штаб корпуса. Подполковник Баранов вызвал оружейного мастера 115-го пехотного Вяземского полка. Явился сухой дядька в очках, похожий на профессора философии. Он рассмотрел в лупу кусок свинца и сказал:
– Нерусская.
– Да, калибр меньше нашего трехлинейного, – согласился надворный советник.
– Держал я однажды в руках такую. Точь-в-точь!
– Где и при каких обстоятельствах?
Дядька задумался.
– Зимой дело было, – вспомнил он. – В полковом тире поручик Бако-Абаковский пристреливал бельгийский револьвер фабрики Нагана. Последнюю модель, семизарядную.
– Калибр две и девять десятых линии?[58] – оживился сыщик.
– Точно так. Редкий у нас револьвер, мало где его встретишь. А хороший! Очень хороший. Вот у него такие пули.
– Револьвер у поручика случаем не пропал?
– Пропал, – сокрушенно подтвердил оружейник.
Баранов провел расследование и выяснил, что револьвер системы Нагана модель 1895 года был украден у Бако-Абаковского из квартиры его вестачом[59]. Кража произошла два месяца назад, в марте. Сам вестач сбежал, был пойман и сейчас отбывает наказание в Бобруйском дисциплинарном батальоне. Лыков потребовал протокол допроса. Дезертир сообщил на дознании, что продал наган неизвестному латышу. Приметы: восемнадцать-двадцать лет, белобрысый, корпусный, одет в суконную на вате куртку. Сделка совершилась в корчме на берегу реки. Там еще железная дорога близко… Негусто. И покупатель револьвера совсем не похож на чернявого юношу в железнодорожной шинели.
