Задержанный неловко переминался с ноги на ногу, но молчал. Ральф ухмыльнулся:
— Рассказывать дальше? Осталось уже немного. От хозяина гостиницы я узнал, что ты любил беседовать там с теми странниками, у кого водились деньжата. За тобой продолжали следить, и ты сделал то, чего мы от тебя ожидали: пошел туда, где спрятал мешок, и вернулся с ним в гостиницу. Там тебя встретил один из богатых пилигримов, кому ты обещал продать ценную святую реликвию… Сказать какую? Немного крови одного святого… Какого? Если не ошибаюсь… — Ральф взглянул на Томаса. — Святого Поколума, так?
— Святого Поколума Бутири, — уточнил тот.
Всегда сдержанный брат Эндрю фыркнул.
— Масло! — вскричал он. — Причисленный к лику святых горшок масла! Вот что это такое! Бутирон — по-гречески «масло».
Он согнулся от смеха.
— Да, — с улыбкой сказал Томас. — Надо признать, наш продавец реликвий шутник и обладает некоторым знанием латыни и греческого… Вы, часом, не были раньше священнослужителем?
Пленник не ответил.
— Пилигрим латыни не знал, — продолжал Томас, — но я ее знаю немного, и я был рядом с продавцом и покупателем. Конечно, прикрыв лицо капюшоном.
— Слышишь все это, обманщик? — обратился Ральф к задержанному. — Так нужно ли пытать тебя, несчастного, если у нас есть показания моего помощника и брата Томаса?
Молчавший все это время брат Мэтью вдруг воскликнул:
— Но этот человек невиновен! То, что вы рассказали здесь, ничего не доказывает. Его самого могли обмануть. Овца могла сама заблудиться в лесу. Ваш помощник мог выдумать все, что он якобы видел… И потом, — голос его окреп, — если мы верим в явленные нам Господом чудеса, почему нельзя к ним причислить превращение кости овцы в чудотворные мощи святого Скаллагрима?..
— То же самое я думал сейчас, но не смел сказать, — заверил ободренный обманщик.
— Заткнись! — в ярости крикнул Ральф, но было понятно, что он обращается не к нему одному.
— Святого Скаллагрима не существует, — сказала Элинор презрительным тоном. — Это мошенничество и к тому же святотатство.
Брат Мэтью раскрыл было рот, чтобы возразить, но передумал и опять погрузился в молчание. Сестра Руфь и не пыталась ничего говорить: она то краснела, то бледнела, у нее был жалкий вид.
Но задержанный не преминул воспользоваться заступничеством брата Мэтью и почти прежним развязным тоном проговорил:
— Святой отец хотел сказать, я невиновен в святотатстве, ибо сам был обманут, когда купил реликвию.
— Купил? — рявкнул Ральф. — У кого? Имя продавца, его внешность… Когда и где?.. Быстро выкладывай!
— Имя ему он не назвал, но был похож на честного человека. Такой… среднего роста, светлые волосы, темные глаза. Один глаз немного косит.
— Таких людей — половина Англии, мошенник!
— И где же вы купили сии мощи? — спросила Элинор.
— В Норидже.
— Это там крестьяне двух овец недосчитали, — вставил Ральф.
— Совпадение. Чистое совпадение, — лицо брата Мэтью сияло невозмутимостью. — У вас нет свидетелей.
Но схваченный торговец был не столь спокоен. И заговорил другим тоном — жалобным и в то же время неестественным, наигранным.
— Как вы уже знаете, коронер, а не знаете — спросите у здешних сестер и братьев, — мой разум малость замутнен. Я частенько не понимаю, чего говорю и делаю. Могу плясать, петь. Могу овцу, бедняжку, зарезать… когда вдруг покажется, что Господь посылает ее мне в руки, чтобы наполнить мое чрево едой, сиречь поддержать бренное тело. И как раз…
Его перебил брат Эндрю:
— И как раз сейчас, милейший, вы, по-видимому, остановились здесь, в Тиндале, на пути в Норидж, к гробнице святого Вильгельма? Где, надеетесь, вас исцелят от остатков безумия, так?
— Если вы дадите мне, добрый брат, подобный совет и ваше благословение, то я поплетусь туда.
— Не спешите. Я разговаривал с человеком оттуда, который запомнил вас по вашим пляскам и сломанному носу, и он сказал, что вам запретили появляться там, поскольку вы пытались торговать различными вещами, выдавая их за святые реликвии, и вас считают обманщиком. Кстати, ваши танцы, как мне говорил тот же человек, напоминают свадебные пляски сарацин. Вы были в Святой земле?
— Ну и что если был? Многие там побывали в эти годы.
— У нас в часовне лежит изуродованное тело одного солдата оттуда, — сказал Томас.
— Я не имею к этому никакого отношения!
Томас приблизился к нему и крикнул прямо в лицо:
— Так уж не имеешь? Зато охотно перекладываешь на других.
На лице задержанного появились капельки пота.
— Ложь! — взвизгнул он. — Тот, кто это говорит, лжец!
— А кто же тогда ты?.. — продолжил Томас уже спокойнее. — А кто пытался продать нашему монастырю поддельные реликвии? Кто уверял, что они принадлежат святому Скаллагриму, которого не существует? Кто, когда его приперли, признался, что кости — овечьи, но уверял, что силой веры их можно превратить в святые мощи? Кто, когда ему не поверили, придумал, что сам купил их у кого-то и потому его вины вообще ни в чем нет? И наконец, кто прослыл обманщиком в Норидже, у Святой гробницы, и кому запретили там появляться?
Глядя на Томаса ненавидящим взглядом, торговец мощами ответил:
— Монах, ты пытаешься обвинить меня во всех смертных грехах, потому что я видел тебя на дороге недалеко от места убийства и честно рассказал об этом. Наверное, ты и убил его, и теперь хочешь все свалить с больной головы на здоровую и отомстить мне за правду. За честное признание. Жалкий убийца!..
— Негодяй!
Томас бросился на говорившего и, прежде чем Ральф и брат Эндрю сумели удержать его, успел разбить тому нос. После чего успокоился и довольно благодушно сказал:
— Извини меня за этот взрыв негодования, но твое вранье переходит все границы. А ведь я даже питал расположение к твоему острому уму и умению лицедействовать.
Однако эти любезности не слишком утешили задержанного, продолжавшего хлюпать кровоточащим носом.
Элинор обратилась к Ральфу и попросила показать присутствующим, что еще было обнаружено в закутке у торговца, в припрятанном в кустах мешке и на нем самом.
Коронер подошел к столу, сунул руку в мешок, лежащий там, и вытащил кинжал. Ничем не примечательный, если не считать, что на его лезвии и рукоятке были вырезаны совершенно непонятные письмена.
— Эта штука не в Англии сработана, — сказал он, размахивая кинжалом перед носом задержанного. — Это сарацинский нож, точно такой, какой торчал в груди убитого солдата. Так был ты или нет в Святой земле? Отвечай!
— Да!.. Нет!.. — кричал вконец растерявшийся обвиняемый, корчась под крепкой хваткой Кутберта.
— Правду! Говори правду, пройдоха! — требовал коронер.
— Ральф, — увещевала его Элинор, — здесь у нас обитель мира и прощения. Будьте спокойней и терпеливей… Но это не значит, — повернулась она к задержанному, — что мы потерпим ложь. Кстати, — прибавила она, — я родилась и воспитывалась в деревне и сразу, как только увидела кости, смогла определить, чьи они на самом деле.
— Почему же… — начал было брат Мэтью, но сестра Руфь строго взглянула на него, и он потупился и замолчал.
Элинор заговорила снова:
— Только из сострадания к вам, человек с неизвестным именем, и только в том случае, если в дальнейшем ни одно слово лжи не вырвется из вашего рта, я готова просить о снисхождении при определении вашей вины и наказания за нее… — Она подняла руку. — Не надо, не благодарите меня. Я могу вам простить торговлю поддельными реликвиями, поскольку вы уже признались — вернее, не стали отрицать этого. Но чего я вам не прощу — попытки оговорить одного из монахов нашего монастыря. И если вы тотчас же не расскажете всей правды, буду ходатайствовать, чтобы вас примерно наказали.
Пленник бухнулся на колени и возопил:
— Я никого не убивал, миледи! Я расскажу всю правду, только спасите меня от виселицы!
— Говори, олух! — рявкнул Ральф. — Давно пора.
Тот кивнул в сторону Томаса:
— Он ни в чем не виноват, видит Бог. Я видел его на дороге, но он свернул в лес еще до того места, где убили солдата… Это чистая правда, и разве добились бы вы ее от меня, если бы я взаправду был убийцей?
Пот заливал ему лицо, глаза, но он не мог отереть его: руки были связаны.
Элинор взяла со стола кусок ткани и осторожно вытерла ему лоб.
— Продолжайте!
— Я и говорю: я шел за вашим монахом от самой деревни. У меня был мешок с этими… с костями, которые брат Мэтью согласился купить.
Брат Мэтью скосил взгляд на строгое неподвижное лицо сестры Руфи и снова опустил голову.
Пленник продолжал:
— После того, как вот этот молодой монах пошел через лес, я продолжал ковылять по дороге и на повороте наткнулся на троих. Двое из них ругались. То есть спорили друг с дружкой.
