— Я могу говорить о его невиновности потому, что встречался с этим человеком как раз в тот вечер, когда сестра Кристина подверглась нападению. Почему встречался? — Он посмотрел на Элинор и в дальнейшем уже не сводил с нее взгляда. — Как вы помните, миледи, вы колебались по поводу приобретения священных реликвий, и для того, чтобы полнее убедить вас в правоте моих суждений, я хотел приобрести их, чтобы при следующем нашем разговоре они своим присутствием помогли вам принять мою сторону. — Его голос окреп. — Я понимаю, то, что случилось… весь этот смехотворный обман… действует не в мою пользу, однако мнение мое осталось прежним и не поколебалось ни на йоту: наш монастырь должен стать хранилищем святых мощей и приютом для паломников, желающих поклоняться им.
Элинор благожелательно улыбнулась:
— И дать вам опору, брат, на предстоящих выборах, не так ли?
Его глаза сверкнули.
— Возможно и так, сестра. Что плохого, если моя убежденность принесет мне симпатии служителей Божьих?
— Я уже не один раз говорила, брат, что ваша идея имеет свои достоинства, которые не подлежат обсуждению. Однако последние печальные события с овечьими костями лишь подтверждают, что во всех серьезных делах необходима осмотрительность и, я бы даже позволила себе сказать, скрупулезность и чистоплотность при выборе людей и средств.
Ее тон по-прежнему был полон любезности и доброжелательности. Брат Мэтью опустил взгляд на свои ноги и некоторое время молчал.
— Пожалуйста, продолжайте, брат, — напомнила ему Элинор. — Мы все ждем вашего свидетельства.
— Я уже говорил… — резко начал он, но осекся и продолжил значительно спокойней: — Я уже рассказал, что встретился с этим человеком, чтобы приобрести у него… взять у него реликвии и показать их вам, миледи, дабы в присутствии священных предметов вы…
— Конечно, — одобряюще произнесла Элинор, — вы уже говорили об этом.
— Где это было? — задал Ральф свой первый вопрос брату Мэтью.
— Где? — повторил тот немного растерянно. — Я разве не сказал? В местной гостинице. Мы там…
Его прервал окрепший голос пленника:
— Не беспокойтесь, миледи, он не нанес ущерба доброму имени вашего монастыря, потому что нацепил поверх рясы плащ какого-то конюха — тот оставил его в конюшне, — а на голову напялил шапку, чтобы тонзуры не видать было.
— Помолчи, глупец! — прикрикнул Мэтью. — Не мешай мне спасать твою немытую шею!
— Не отвлекайтесь, брат, — мягко попросила Элинор. — Постарайтесь завершить наконец вашу откровенную историю. Господь так любит правду.
Лицо Мэтью покрылось багровыми пятнами: уж не насмешка ли это?
— Чтобы не было сомнения в моей откровенности, — продолжил он, — добавлю, что мы заказали там кувшин доброго монастырского эля, и я мог лишний раз убедиться, что мы не напрасно изготавливаем его и продаем…
— В этом никто не сомневается, — заметила Элинор.
Снова вмешался Ральф.
— Когда вы с этим человеком вернулись обратно? — спросил он.
— Сейчас все скажу… Меня же все время перебивают… — с негодованием проговорил Мэтью и продолжил скороговоркой: — Туда, в гостиницу, этот человек принес в ларце старинной работы то, что выдал за реликвии. И потом…
— Потом мы тяпнули еще кувшинчик эля! — радостно сообщил продавец костей. — И тут появились… где они были раньше?., такие девицы, я вам скажу, пальчики оближешь…
Брат Мэтью снова вскочил со стула и крикнул:
— Да заткните ему рот, в конце концов! Я стараюсь вызволить его из тяжкого положения, а этот болван все время ставит мне палки в колеса и пытается позорить своими намеками!.. Да, я заказал второй кувшин эля, и мы распили его. Однако делал я это не по велению плоти, а только для основательной проверки его качества, насчет чего у меня появились свои соображения, которые я не замедлю сообщить изготовителям напитка. Что же касается распутных девиц, а проще говоря потаскушек, которые там обретаются, то единственная, кого я невольно заметил, была та, с кем вел непристойные разговоры наш коронер, который затем удалился с ней наверх, будучи весьма пьян. Порядочные мужчины ищут для себя другие постели, я полагаю.
— Не так уж я был пьян, брат Мэтью, — добродушно проговорил Ральф, — потому что разглядел все-таки вас и этого шаромыжника, как вы ни прятались под чужой одеждой. И видел, кстати, монах, какими глазами пялился ты на пляшущие груди красотки, сидевшей у меня на коленях.
— Нечестивый пес! Как ты смеешь?
— Не бранись! Это ведь почти похвала твоей стойкости. Вместо того чтобы тоже взять девушку, ты просто одной рукой приподнял свою рясу, а другая занялась там же, под столом, своим делом…
— Как ты смеешь обвинять меня в таком непотребстве, нехристь?
— Но согласись, монах, это ведь лучше, чем если бы я обвинил тебя в пособничестве убийце двух человек, не так ли?
Брат Мэтью готов был наброситься на Ральфа, который к тому же посмеивался, говоря все это, но Томас удержал его и усадил на стул.
— Ладно, — сказал коронер, сгоняя с лица улыбку, — не бойся, брат Мэтью. Если ты в чем и повинен, то лишь в любострастии, свойственном любому смертному. А что касается других дел, то я сам свидетель того, что вы с этим любителем овец находились в гостинице как раз в то время, когда на сестру Кристину кто-то напал.
— Почему же ты не говорил нам об этом раньше, Ральф? — спросила Анна.
В ее тоне, в глазах сквозило сострадание, сожаление… К кому?.. О чем?
Прежде чем ответить, он долго смотрел на нее горестным взглядом, в котором было бесповоротное прощание с прошлым, со всеми своими надеждами.
— Эх, я крепко-таки выпил в тот вечер, — потом сказал он, — и все подробности, каюсь, выскочили у меня из башки. А когда в ней прояснилось, я сразу вспомнил об этих двоих в гостинице и какие глаза были у высокого, когда тот смотрел на девушек, которые…
— Разрази тебя гром! — оборвал его Мэтью.
— Уж лучше помолчите, брат, — прошипела сестра Руфь.
Элинор, решив бесповоротно покончить со всеми этими разговорами, заключила, обратившись к торговцу фальшивыми реликвиями:
— Что ж, в нападении на сестру Кристину вашей вины, насколько я поняла, нет. Но остается убийство молодого Мориса. И солдата-крестоносца. Коронер Ральф наверняка захочет задать еще несколько вопросов вам и брату Мэтью.
Последний с завидной ловкостью сорвал свое долговязое тело со стула и бухнулся на колени:
— Пожалуйста, миледи! Умоляю вас о беседе наедине! Я не выдержу, если они…
— Надеюсь, — сочувственно произнесла она, — что они уже сообщили нам все, чего вы должны стыдиться. И этого не так уж много, брат. Поэтому встаньте.
— Нет! Еще не все, миледи! — в отчаянии кричал монах. — Я покаюсь… Только пускай все уйдут! Я хочу покаяться!..
При этом больше всего он смотрел на сестру Руфь. Та поднялась и, поклонившись настоятельнице, сказала:
— Поскольку я никак не связана с разбираемыми делами, прошу вашего разрешения, миледи, покинуть это помещение. Хотя бы из чувства брезгливости.
Элинор кивнула, и сестра Руфь удалилась, однако перед этим взглянула с состраданием на Мэтью и произнесла:
— Я думала о вас лучше, брат. Но буду молить Господа о вашем прощении.
Когда дверь за ней захлопнулась, Ральф повернулся к Мэтью:
— Могу облегчить вам признание, брат, сделав его за вас. После того как наш торговец мощами всучил одному из паломников пузырек с овечьей кровью святого, вы тоже расплатились с ним за кости, но у вас, видно, остались еще деньги, и, чтобы они зря не пропадали, вы отправились с этим типом в одну из комнат гостиницы, прихватив с собой девушку. Наверное, чтобы вместе отметить удачную сделку… Вы хотели в этом признаться, брат?.. Все это только лишний раз доказывает непричастность вашего партнера к убийству сэра Мориса и к нападению на сестру Кристину…
Кутберт все же отвел продавца святых мощей в тюремную каморку. Брат Мэтью удалился, чтобы найти своего духовника и покаяться во всех грехах, вольных и невольных. Анна и брат Эндрю вернулись к своим повседневным заботам, и в покоях у Элинор остались Ральф и брат Томас. Гита принесла им еще кувшин эля, мягкого белого сыра и тоже удалилась.
— …Ты так на него напирал, на этого прохвоста, — сказал Томас Ральфу, — что на какое-то время я подумал, что он и впрямь убийца.
— Я нарочно запугивал его, чтобы он поскорей раскрыл всю правду, — признался коронер. — Но этот человек из тех, кто уже родился лжецом.
— И вы добились своего, — сказала Элинор и замолчала, видя, что Ральф не расположен к разговору, а также не прикоснулся ни к еде, ни к питью.
Но Томас решил все же вывести приятеля из мрачной задумчивости, причину которой до конца не понимал и относил за счет общих размышлений о греховности людской натуры.
