Он тут же отвел меня в комнату, которая была очень приятно обставлена. По стенам были развешаны чудесные виды Тифлиса в прекрасных рамах, а также картины, изображающие развалины Ани, кажется, Фетваджиана…
— Да, да, — подтвердила Лили, — это чудесный художник, тоже большой папин приятель.
— Агаянц усадил меня в уютное кресло, достал из шкафчика серебряный поднос, вино в серебряном графине и такие же стопочки. И ударился в воспоминания. Я не мог вставить ни одного слова, и только время от времени открывал рот, как рыба, выброшенная на берег, пытаясь начать разговор на интересующую меня тему. Наконец, красноречие моего собеседника несколько ослабло, и тут я рассказал об убийстве баронета.
Лицо Агаянца сразу омрачилось. Он покачал головой.
— Мы уже много лет поставляем армянский херес в Бэконсфилд. Баронет, как и его отец, был очень к нему пристрастен. Раньше, пока баронет не отошел от светских развлечений, мы поставляли в Бэконсфилд на рауты, которые там часто устраивались, белое и красное вино с кахетинских виноградников. Там знали в нем толк. Вот и я вам сейчас налью вино, чтобы у вас сразу же появилась тоска по родине. Узнаете? Хванчкара! Говорят, древние римляне, когда появились на Кавказе, предпочитали его фалернскому! Так чем же я могу помочь вам? Как печально, это уже за последнее время третий наш постоянный клиент, который таким неприятным образом уходит в мир иной.
— Что? — удивился я. — Третий клиент? И за какое время?
— Да вот, позвольте, я возьму конторскую книгу, — с этими словами Агаянц вышел из комнаты и тотчас вернулся, надевая очки и раскрывая конторскую книгу. — Мы поставляем армянский херес двенадцати клиентам постоянно. И очень многим время от времени, по мере поступления заказов. Так вот, из этих двенадцати трое, теперь уже включая баронета Бэконсфилда, скончались на протяжении трех месяцев. Вот, пожалуйста, январь, февраль и март, в одни и те же числа. У меня отмечено. И всем незадолго до кончины были посланы по две дюжины бутылок хереса. Этот херес изготавливается из винограда сортов воскеат и чилар, которые растут в Аштаракской долине у подножья Арагаца. Библейские места!
И Агаянц пустился в рассуждения о древности изготовления вин на Кавказе. Он упомянул Геродота и Страбона, раскопки в Кармир-Блуре и обнаруженные там древние винные хранилища. Поток его красноречия и кавказского патриотизма был неистощим, а я тщетно пытался в это время сообразить, как можно связать поставки хереса со смертью клиентов. И тут меня осенило.
— А скажите, господин Агаянц, — осторожно спросил я, стараясь не задеть самолюбие моего собеседника, — каким образом осуществляются ваши поставки?
— У нас есть специальная повозка, оборудованная ящиками с соломой, мы кладем туда хорошо упакованные в плетенки бутылки, тщательно их укрываем и посылаем специального человека с возницей, чтобы он проследил за доставкой.
— А кто этот ваш человек?
— Да вот, мы его наняли всего три месяца тому назад, предыдущий был у нас очень долго, да вот неожиданно перед Рождеством скончался…
— А от чего он скончался? — не унимался я.
— Не знаю, — пожал плечами Агаянц, — из дома сообщили что лег и не проснулся. Мы помогли его вдове…
Я довольно невежливо перебил его.
— Не мог бы я познакомиться с вашим нынешним агентом по доставке?
Агаянц пожал плечами и вышел из комнаты, видимо, чтобы позвать агента. И пропал. Я ждал его довольно долго и слышал, что в конторе кто-то говорит на повышенных тонах. Агаянц вернулся очень растерянный.
— Наш агент сегодня, буквально несколько часов тому назад, попал под кэб на Трафальгарской площади. Он задавлен насмерть.
Видя, что больше ничего не смогу узнать, я наскоро распрощался с Агаянцем и отправился в Скотленд-Ярд. Посоветовшись там с Уолтером и с сэром Меллвилом Макнэтенном, нашим боссом, я срочно выехал в Тифлис, чтобы начать расследование на месте, может быть, съездить в Аштарак, на коньячные и винные заводы вашего папы, Лили, и выяснить, имеют ли эти преступления кавказский след, в чем я очень сомневался.
В этот момент приоткрылась дверь и на пороге появился улыбающийся Петрус. Он с таинственным видом поманил пальцем Лили. Она извинилась и вышла.
— Лили и Петрус готовят нам какой-то кулинарный сюрприз на ужин в честь вашего приезда, Аполлинарий, — с улыбкой сказал Ник. — Спустится и Елизавета Алексеевна, она очень хочет повидать вас.
— Вы счастливчик, Ник, — отозвался Аполлинарий со вздохом, — я откровенно вам завидую.
Снизу раздались трели звонка. Ник и Аполлинарий переглянулись. Снова открылась дверь в кабинет и появился Петрус, теперь уже с озабоченным видом.
— Там полицейский, от князя Вачнадзе, передал записку:
«Милостивые господа, Николай Александрович и Аполлинарий Шалвович! Прошу вас срочно и незамедлительно прибыть в оперу в связи с только что случившимся трагическим событием.
Прошу извинений, но дело не терпит отлагательства.
Князь Вачнадзе»
— Что же могло там случиться? — недоуменно говорил, одевая плащ, Ник. — А ну-ка, Петрус, дай мне сегодняшний «Тифлисский листок».
И Ник наскоро просмотрел объявления.
— Так, сегодня в опере… Дают «Трубадура» Верди… Знаменитый солист венской оперы, тенор, несравненный исполнитель партии Лоэнгрина… Герман Винкельман. Да, такой спектакль должен собрать публику. Что же там стряслось такое…
С этими словами Ник и Аполлинарий спускались уже по лестнице, сопровождаемые горестными причитаниями Петруса и возгласами Лили. Ужин, конечно же, был сорван.
Глава 4
На Хлебной площади, куда они дошли быстрым шагом, уже ждал фаэтон. Через двадцать минут, миновав Эриванскую площадь, они подъезжали к великолепному зданию оперного театра на Головинском проспекте. Всего три года тому назад Тифлис получил этот замечательный театр, выстроенный в мавританском стиле, со всеми полагающимися ему арабесками, лепкой, стрельчатыми окнами. Оно навевало мысли об Альгамбре, Гранаде или Севилье. Тифлисцы, большие театралы, очень тосковали без своего театра, построенного во времена графа Воронцова и при его посредничестве на Эриванской площади итальянским архитектором Джованни Скудиери на деньги купца Тамамшева настолько роскошным, что о нем было известно не только в пределах империи, но и по всей Европе. Но, увы, театр сгорел. Часть итальянской труппы, приглашенной в театр в те времена, осталась жить в Тифлисе и тифлисские барышни и юноши наперебой брали уроки музыки и пения в ожидании новой оперы. Сейчас публика толпилась у входа и в фойе, обсуждая странный перерыв между актами оперы. Уже Манрико пропел свое адажио, уже кончился его дуэт с невестой, спета кабалетта, Манрико схвачен и томится в крепости, публика с нетерпением ждет продолжения, и тут почему-то на сцене перед занавесом появляется директор театра и просит почтенную публику не нервничать, а спокойно ждать продолжения, ибо знаменитому тенору от нервного напряжения стало плохо. Тифлисцы с пониманием отнеслись к этому объявлению, они уже насладились пением мировой знаменитости и стали терпеливо ждать конца затянувшегося антракта.
Князь Вачнадзе нервно ходил взад и вперед по фойе в ожидании сыщиков. Публика вилась вокруг него в надежде узнать, что произошло. Увидев Ника и Аполлинария, Вачнадзе поспешно, но не теряя достоинства, так как сейчас он был центром внимания публики, направился к ним.
— Следуйте за мной, — прошептал он, оглядываясь по сторонам. — Сейчас я организую прикрытие.
Подняв руку, затянутую в белую перчатку, он призвал к себе двух полицейских и одного субъекта в штатском. Ему он шепотом велел проводить Ника и Аполлинария в актерские уборные, а сам, в сопровождении полицейских, стал степенно подниматься по лестнице, ведущей в театральный зал. Уловка удалась, публика повалила за Вачнадзе, а Ник и Аполлинарий спокойно прошли к актерским уборным, в коридоре возле которых толпились актеры и царила растерянность. В гриме и костюмах, готовые в любой момент выйти на сцену, стояли Азучена и граф ди Луна, шептались Леонора и Феррандо, сновали цыганки и солдаты. Возле уборной, которая была отведена приезжей знаменитости, стоял полицейский. Вачнадзе, уже успевший удрать от публики, спешил к ним навстречу.
