— Идемте скорее, — отдуваясь, прошептал он, оглядываясь по сторонам. — Там доктор Зандукели из Михайловской больницы. Он оказался среди зрителей.
Дверь открылась и они увидели беспомощно лежавшего в кресле великого тенора, возле которого хлопотал одетый в смокинг молодой, но уже ставший тифлисской знаменитостью после путешествия по Южной Америке, доктор Зандукели.
На немой вопрос Вачнадзе, Зандукели покачал головой:
— Никаких признаков жизни. Абсолютно. Мгновенная смерть. Остальное можно будет сказать только после вскрытия. Организуйте перевозку в больницу, я сам буду принимать участие во вскрытии, а дело поручу самому опытному патологоанатому.
За спиной у Вачнадзе директор театра и импресарио певца в отчаяньи заламывали руки.
Покосившись на Ника и Аполлинария, Зандукели сказал:
— Ваши люди могут ехать со мной и присутствовать во время вскрытия.
Глава 5
Тело бедного тенора перенесли со всеми предосторожностями на повозку и отвезли на Михайловский проспект, в Михайловскую же больницу. Ник и Аполлинарий одевались в халаты и бахилы, Зандукели шептался с патологоанатомом Скрябиным, а санитары раздевали мертвого певца. Среди скорбного убожества прозекторской насмешкой над судьбой казалась эта груда роскошной одежды из бархата и парчи, расшитая золотыми позументами. Санитары положили тело на оцинкованный стол, все подошли поближе и вдруг… Ник и Аполлинарий переглянулись.
На правой стороне груди, на ладонь ниже соска у знаменитого исполнителя роли Лоэнгрина была точно такая же татуировка, как у умершего в Лондоне баронета — красный равнобедренный треугольник с узким основанием и длинными сторонами.
Патологоанатом начал процедуру, тихо переговариваясь с Зандукели. Ник и Аполлинарий отошли в сторону.
Через несколько минут Зандукели повернул голову в их сторону.
— Скорее всего мгновенная остановка сердца. Я знаю, что современная криминалистика еще не научилась различать отравления различными препаратами, но, основываясь на своем опыте, я предполагаю отравление быстродействующим ядом, который не дает никаких внешних признаков. Афанасий Никитич продолжит исследование, а я приглашаю вас в свой кабинет, у меня уже есть ряд соображений.
И молодой, видимо, очень уверенный в себе доктор, повел Ника и Аполлинария из прозекторской, находящейся в подвальном помещении больницы, по мраморной лестнице с чугунными перилами в свой кабинет. Там уже суетилась миловидная сестра милосердия, приготовляя кофе доктору и его гостям.
Зандукели жестом предложил гостям удобные кресла, а сам остался стоять, видимо, собираясь прочесть лекцию. Так оно и оказалось.
— Несомненно, — начал свою лекцию Зандукели менторским тоном, — мы имеем дело с отравлением ядом. По моему мнению, в нашем случае, это так называем стрельный яд, то есть яд, который готовят туземцы Южной Америки, проживающие в бассейне рек Амазонки и Ориноко для охоты и войны. Мне, — тут он многозначительно посмотрел на своих слушателей, — приходилось видеть во время своего путешествия по Южной Америке жертв действия этого яда. Он называется кураре, урари или воорари. По внешнему виду это небольшие комочки серовато-бурого цвета. Туземцы с большими предосторожностями мажут им концы своих стрел или копий. Яд хранят в специальных тыквенных фляжках, бамбуковых трубках или маленьких глиняных горшочках. Способ приготовления у каждого племени свой. Яд получают весьма трудоемким путем из двух растений: одно из семейства логаниевых, а другое из семейства хондродендронов. Когда яд кураре поступает в кровь, наступает паралич двигательных мышц и гибель от остановки дыхания. Если доза маленькая, наступает только паралич двигательных мышц.
И Зандукели победоносно посмотрел на Ника и Аполлинария.
— Если это яд кураре, то как он мог попасть в организм певца? — осторожно, чтобы не задеть самолюбивого доктора, спросил Аполлинарий. — По вашим словам выходит, что должен быть след на теле, хотя бы от укола.
Зандукели несколько сник.
— Мы вернемся сейчас в прозекторскую и узнаем, не нашел ли чего Афанасий Никитич.
И процессия из двух сыщиков во главе с доктором снова отправилась в прозекторскую.
Доктор Скрябин уже кончал свое дело. Зандукели спросил его, не обнаружил ли он на теле следов от укола. Скрябин задумался.
— Давайте-ка посмотрим еще раз. Может быть, что-то и ускользнуло от моего внимания.
Тут Аполлинарий не выдержал и довольно решительно предложил свои услуги. Он вынул из кармана лупу и подошел к столу. Свой осмотр он начал с шеи и тут же опустил ее.
— Вот тут, где проходит сонная артерия, пожалуйста, посмотрите, — и он передал лупу Зандукели.
Тот схватил лупу, долго рассматривал указанное место и в свою очередь молча передал лупу Скрябину. Тот тоже довольно долго всматривался, перевел потом осмотр на другие места на шее, потом снова на место укола.
— Браво, — заметил он, — а как вы догадались, куда смотреть-то надо? Укол-то такой, что без лупы и не увидеть.
— Да, да, — Зандукели с интересом смотрел на Аполлинария. Тот сказал:
— Все очень просто. Вот Николай Александрович объяснит, а я пока еще раз взгляну.
Ник укоризненно покачал головой — коллега ушел от нудного разговора.
— Да ведь Винкельман был в театральном костюме, — пояснил Ник. — это очень плотный бархат камзола, все остальное тоже из плотной материи. Чулки, туфли. Только шея и оставалась свободной от одежды. Там и искать надо было. Кроме того, мгновенная смерть, яд должен был сразу же попасть в кровь. И если это кураре, то место для укола выбрано профессионально. Ну, что ж, вы нам очень помогли. Теперь нам надо возвращаться к месту трагедии, наше расследование только начато. Да, еще вот что, вы не могли бы сказать, татуировка на теле певца, давно ли она была сделана?
Скрябин долго разглядывал место татуировки, нажимал на кожу, качал головой. Видимо, ему хотелось не ошибиться и продемонстрировать свой высокий профессионализм.
— Полагаю, что года три тому назад, — произнес он, — все давно зажило, никакого воспаления нет, хотя небольшие его следы и обнаруживаются, но это в прошлом.
Расстались они добрыми знакомыми. Зандукели просил не забыть и обязательно сообщить, чем кончится следствие.
Несмотря на то, что был уже поздний вечер, Ник и Аполлинарий вернулись в оперный театр. За это время публика, недоумевающая и заинтригованная, уже разошлась. В театре оставались только те, кто так или иначе был причастен к произошедшей драме. Расстроенный директор театра встретил их в фойе.
— Нам нужно еще раз осмотреть место трагедии, — сказал Ник, — и, пожалуйста, соберите всех, кто был так или иначе связан с артистом.
Директор театра начал перечислять:
— С Винкельманом прибыли из Вены его импресарио, костюмер и гример. Он был человек известный, несколько капризный, как и все знаменитости. Кроме этих, близких ему людей, в уборную никто не допускался.
— Пожалуйста, давайте мы по одному расспросим этих людей. Наверное, мы могли бы воспользоваться каким-нибудь другим помещением, а не уборной. Там пока пусть все останется без изменений. Заприте ее и никого туда не пускайте.
Директор предложил свой кабинет. Ник и Аполлинарий отправились туда, и попросили проводить к ним импресарио.
Это был человек в летах, знавший всю театральную кухню как свои пять пальцев. Он рассказал, что Винкельману было пятьдесят лет, что пению он обучался в Ганновере, а дебютировал на сцене в Зондерсхаузене в 1875 году. Был провинциальным актером, но вдруг его судьба резко изменилась. Подробностей импресарио не знает, но после какой-то важной встречи в жизни Винкельмана произошли изменения. Он стал известен после исполнения партии Парсифаля на знаменитой премьере оперы Вагнера в Баварии, около Байрета, в том театре, который был специально выстроен для постановки вагнеровских драм, в 1882 году. Успех теперь сопутствовал ему и с 1883 года он стал солистом Венской оперы. Гастролировал по всей Европе и даже в Америке. Особенно любимым и успешным у него был вагнеровский репертуар. В последние годы очень хотел посетить Кавказ, Грузию и Армению. После гастролей он собирался во Мцхет и в Эчмиадзин.
