досмотр квартиры. А мы пока побеседуем… с вами, Елизавета Ильинична. – Воловцов посмотрел на супругу Федота Никифоровича: – Не возражаете?
Елизавета Ильинична Карпухина не возражала. Вернее, на вопрос судебного следователя она не ответила, лишь неопределенно пожала плечами. Что за возражение принять было никак нельзя.
Разговор с женой медника был коротким…
Двадцать восьмого августа она проснулась под утро, когда во дворе стало шумно, поскольку прибыла пожарная команда с ручными пожарными машинами и бочками и занялась тушением пожара во флигеле. Муж и сын были уже на ногах.
– А ночью кто-нибудь выходил из квартиры? – для проформы задал вопрос Воловцов, хотя загодя знал ответ. И он не ошибся: Елизавета Ильинична заученно ответила, что никто до того момента, пока Федот Никифорович не пошел на двор и не обнаружил пожар во флигеле, из квартиры не выходил.
– И не заходил, стало быть, – скорее сам для себя сказал Иван Федорович и, уверившись, что Елизавета Карпухина, как и Федот Никифорович, знает о преступлении сына, бросил быстрый взгляд на Алексея Карпухина. На этот раз он не был спокойным и даже равнодушным, как на первом допросе, когда он полагал, что если Константина Тальского взяли под стражу, то все уже позади и ему бояться нечего. Сын медника стоял бледный, бессильно прислонившись к стенке (не держали ноги?), и часто сглатывал слюну. По опыту Воловцов знал, что подозреваемого в таком состоянии надлежит дожимать: он весьма близок к тому, чтобы начать давать признательные показания. К тому же картина преступления в голове у Ивана Федоровича к этому времени уже вполне сложилась.
И он задал вопрос, старясь смотреть прямо в глаза младшему Карпухину:
– А вы, Алексей Федотович, ничего не хотите мне рассказать?
– Мне нечего… вам… рассказывать… – с трудом выдавил из себя Алексей и снова сглотнул.
– Ну, тогда, если вы позволите, за вас расскажу я, – добродушно предложил Иван Федорович, продолжая смотреть на потупившегося Алексея. – А вы меня поправите, если я собьюсь. Договорились?
Ответа Иван Федорович не дождался и начал свой рассказ:
– Жил на одной из улиц Рязани молодой человек. По сути, еще отрок. С малолетства помогал отцу в его ремесле. Этот молодой человек был любопытен и внимателен, что помогало ему учиться и быстро набираться опыта. А еще помогало видеть, как несправедливо устроен этот грешный мир. Множество их таких, которые принимают эту несправедливость как неизменную данность, то есть как то, что трава зеленая, вода – мокрая и когда дует сильный ветер, то он срывает с головы шляпу или картуз. Наш отрок был другой, он не желал с этим мириться… Почему его должна ждать такая же участь, как отца: целыми днями с утра до вечера трудиться, не разгибая спины, и все ради того, чтобы иметь для себя и своей семьи какой-никакой угол и быть сытыми и одетыми? Почему его семья проживает в доме, принадлежащем кому-то другому? И почему эти, другие, не трудятся, не служат, но имеют все, что нужно для беспечной жизни? И свысока смотрят на таких, как он и его отец? Ответы на эти вопросы молодой человек в конечном счете нашел, но они его отнюдь не устроили. Когда же молодой человек вошел в юношеский возраст, то решил для себя, что уж он-то не станет, как прочие иные из его круга, считать каждую копейку и отыщет возможность жить иначе. Как те, кто владеет домами, не трудится и не служит, но имеют все для беспечной жизни…
– Есть! – помощник пристава Голубицкий вновь подошел к Ивану Федоровичу, на сей раз держа в руках солидную пачку государственных кредитных билетов.
– Где нашли? – посмотрел на кипу денег Воловцов.
– В личных вещах вот этого юноши, – ответил помощник пристава и указал на Алексея Карпухина.
– Гм, – буркнул Иван Федорович и в упор посмотрел на Алексея: – Это ваши деньги?
Наступило гнетущее молчание, которое было прервано Федотом Никифоровичем.
– Это мои деньги, – произнес он глухо.
– Верно, скопили? – понимающе кивнул Воловцов.
– Да, – ответил медник.
– Ну, коли вы скопили эти деньги, стало быть, сможете назвать точную сумму? – вопросительно посмотрел на посмурневшего Карпухина-старшего Иван Федорович.
– Около тысячи рублей, – не сразу ответил Федот Никифорович.
– Это весьма приблизительная сумма, господин Карпухин, – заметил судебный следователь по особо важным делам и обратился к помощнику пристава Голубицкому, указывая на пачку государственных кредитных билетов в его руках: – Сколько там на самом деле?
– Семьсот шестьдесят восемь рублей! – торжественно произнес Голубицкий и со значением посмотрел на Воловцова.
– Это больше моего прежнего годичного оклада, – сдержанно заметил Иван Федорович, ни к кому не обращаясь. После чего снова посмотрел на старшего Карпухина: – Как-то у нас не очень сходится, господин Карпухин… Нет, если бы в пачке было девятьсот шестьдесят восемь рублей, то это еще куда ни шло. Но, согласитесь: семьсот шестьдесят восемь рублей – это отнюдь не около тысячи… Это весьма большая сумма!
Гнетущее молчание вновь повисло в гостиной, где собралось все семейство Карпухиных и судебный следователь Воловцов. Молчание грозило затянуться, однако Иван Федорович сделать этого не дал.
– Хорошо. Зафиксируйте улику и покажите ее понятым, – произнес он и добавил, обращаясь к Алексею Карпухину: – А я, с вашего позволения, продолжу… Итак, наш молодой человек уже юноша. А юношам свойственно делать разного рода ошибки и излишне торопиться стать взрослыми. Эта торопливость и присущее молодому человеку любопытство привели его в один известный определенному кругу дом на углу Краснорядской и Хлебной улиц, где проживали девицы легкого поведения и где он сделался мужчиной. В этом доме молодой человек познакомился с бойкой распутной девицей по прозвищу Катька-шоколадница. Она была настоящей профессионалкой и многое умела, причем лучше других. Посему нет ничего удивительного, что, несмотря на род ее занятий, наш юноша в нее влюбился! Такое часто случается с молодыми людьми, чувствующими неодолимое благорасположение к женщинам опытным и старше их по возрасту. А категоричность юношеских суждений! Им ведь кажется, что лишь они одни мыслят верно и современно, в то время как все остальные погрязли в ретроградстве. Ну и что с того, дескать, что любимая девушка проститутка! Ее ведь к тому вынудили обстоятельства. И если исправить эти обстоятельства, изменится и сама ситуация. Грубо говоря, появится любящий мужчина и деньги – необходимость заниматься проституцией отпадет. И блудливая развратная девица, – тут в слова судебного следователя Воловцова вкрались нотки сарказма, – сама собой обернется чистой и непорочной девушкой, и в мыслях не допускающей возможности когда-либо еще предаться прежним занятиям. А любящий мужчина уже есть. Это тот самый молодой человек. А если женщина пока
