вы изъяли из комода и шкатулок деньги, процентные билеты и ювелирные изделия?
– Я решил поджечь флигель, воспользовавшись керосином из ламп, – ответил сын медника с такой безысходностью в голосе, что его отец опять схватился за голову, а мать всхлипнула и тоненько запричитала.
– Тише, пожалуйста, – попросил судебный следователь по особо важным делам и строго посмотрел сначала на Федота Никифоровича, затем на Елизавету Ильиничну. И хоть выглядели они весьма жалкими, добавил с металлическими нотками в голосе: – Иначе я прикажу немедленно взять вас под стражу и препроводить в следственное отделение Рязанского тюремного замка. И сына своего вы больше не увидите. По крайней мере, до суда…
Замечание Воловцова подействовало: мать Алексея перестала причитать, в гостиной воцарилась тишина, которая вскоре была прервана новым вопросом Ивана Федоровича:
– Зачем вы решили поджечь флигель?
– Чтобы замести следы, – ответил Алексей Карпухин, кажется даже удивившись такому вопросу. – Ведь если бы флигель сгорел, то в пожаре исчезли бы следы ограбления и то… – было заметно, что последние слова дались сыну медника с большим трудом, – что Платонида Евграфовна и Алевтина Сенчина были убиты…
– Ну, это далеко не факт, – сдержанно заметил судебный следователь Воловцов. – Даже если бы флигель сгорел дотла, найденные свинченные горелки от керосиновых ламп навели бы следствие на мысль о поджоге. Вследствие этого врачи при вскрытии останков женщин были бы более внимательны и, вполне возможно, обнаружили бы нанесенные им при жизни смертельные раны. А открытые замки ящиков комода и шкатулок вкупе с двумя насильственными смертями, вне всякого сомнения, породили бы версию об учинении двойного убийства ради ограбления с обдуманным заранее умыслом… Рано или поздно, но за совершенные злодеяния приходится платить, – выдержав паузу, изрек Иван Федорович. И добавил философски: – За все в этой жизни приходится платить. Итак, вы разлили керосин в спальне генеральши и в девичьей комнате и таким же манером, как вошли, вышли из флигеля…
– Нет, я вышел через дверь черного хода, – поправил Ивана Федоровича Алексей.
– «Через дверь черного хода», – быстро записал Воловцов. – Понятно. Ясно теперь, почему в ту ночь не лаяли собаки: вы ведь были во дворе усадьбы своим… Кстати, а почему на допросах вы показывали, что собаки Тальских старые и смирные? Ведь на самом-то деле они злые. Даже, по выражению одного из свидетелей, «лютые».
– Чтобы навести вас на мысль, что убийца и грабитель мог прийти со стороны, – последовал ответ.
– А как же слова Константина Тальского, что «матушку с горничной зарезали», которые вы от него «слышали» еще до приезда полицейских и пожарных? – в упор глянул на Алексея Карпухина судебный следователь по особо важным делам. – Разве этими показаниями вы не давали понять… нет, прямо указывали, что убийца – именно Тальский?
– Я не был уверен, что его обвинят, – Алексей произнес это так тихо, что Воловцов едва расслышал.
– То есть, попросту говоря, вы решили подстраховаться? – задал уточняющий вопрос Иван Федорович.
– Ну… да, – ответил сын медника.
– А Тальский-младший ничего подобного не произносил?
– Нет.
Воловцов отвел взгляд от Алексея. Пора было с ним заканчивать и брать всех троих – отца, мать и сына – под стражу.
– Вам не повезло, что ваш батюшка слишком быстро заметил пожар, – произнес Иван Федорович, обращаясь к сыну медника, но уже не глядя на него. – Это говорит о том, что он не был с вами в сговоре и о вашем преступлении узнал позже, как и ваша матушка. Полагаю, это обстоятельство будет учтено на суде. Более для вас я сделать ничего не могу, – обратился уже ко всем троим судебный следователь Воловцов. – Собирайтесь.
Произнеся эти слова, Иван Федорович виновато посмотрел на поникшую Ульяну. Вот ее судебному следователю по особо важным делам было действительно жалко.
Глава 19
Скатертью дорожка
– Ну вот, теперь можно отправляться обратно в Москву, – произнес Иван Федорович вслух.
– Чего ты там бормочешь? – отозвалась из кухни тетушка.
– Ничего, это я сам с собой, – ответил Воловцов.
– Молод ты еще, чтобы сам с собой разговаривать, – Феодора Силантьевна вошла в комнату, вытирая руки о фартук. – Что, последний денечек у меня гостишь?
– Последний, – кивнул Иван Федорович и изобразил на лице неутешную скорбь.
– Укатишь и опять поминай как звали? – этими словами Феодора Силантьевна намекала на то, что после перевода из Рязани в Москву ее племянничек не показывался в Рязани пять лет кряду.
– Это уж как получится, дорогая тетушка, – виновато улыбнулся Воловцов, пытаясь хоть как-то обнадежить Феодору Силантьевну, которую сильно печалил его скорый отъезд. – Служба у меня такая…
– Слу-ужба, – ворчливо протянула тетушка и ушла на кухню готовить любимому племяннику пирожки в дорогу.
Воловцов приложил к своему отчету последнюю бумагу. В ней сообщалось, что номера процентных билетов, изъятых во время обысков у проститутки Екатерины Силантьевны Гудковой и в квартире медника Федота Никифоровича Карпухина, сошлись с номерами, записанными в тетради генеральши Безобразовой. После чего загнул стержни замка папки и закрыл ее. Все! Оставалось только зайти в Окружной суд и положить эту папку на стол прокурору Ляпунову, поскольку судебный следователь по особо важным делам коллежский советник Иван Федорович Воловцов являлся не только честным и исполнительным государственным служащим, но и человеком, неукоснительно соблюдающим установленные для его должности инструкции и предписания. А одно из них гласило, что после завершения расследования все материалы проведенного предварительного следствия надлежит представить прокурору Окружного суда для проверки полноты, убедительности и правильности произведенного следствия…
* * *
Когда Иван Федорович подходил к дверям приемной окружного прокурора, из них выскочил, как пробка из бутылки, судебный следователь Окружного суда Сусальский. Харлампий Варлаамович был красный, как вареный рак, что позволяло сделать вывод о нелицеприятности его разговора с Петром Петровичем и полученной выволочке от его высокородия. Едва не столкнувшись с Воловцовым, Харлампий Варлаамович так глянул на него, что Ивана Федоровича слегка передернуло и между лопатками пробежали прохладные мурашки.
Давно, еще в юности, Воловцов вычитал в какой-то бульварной книжонке, как некий мелкий чиновник, что-то вроде гоголевского Акакия Акакиевича, купил однажды на барахолке роговые очки. Они оказались непростыми, и если долго и пристально смотреть через них на кого-то или что-то, то в этом «ком-то» или «чем-то» можно было насквозь прожечь дырку. Взгляд судебного следователя Сусальского, который он сейчас бросил на Ивана Федоровича, был примерно такого же свойства. Хорошо еще, что на Харлампии Варлаамовиче не было этих роговых очков…
Его высокородие статский советник Петр Петрович Ляпунов был явно недоволен визитом Воловцова. Указав на стул, он сел напротив и какое-то время молча
