– Погоди, визгопряха [97]! Не части, – фыркнул барин. – Ответь-ка: ты газету из карманов сюртука вынула? Прежде чем чистоту наводить?
Баба мелко закивала, теребя зеленый платок, наброшенный на плечи.
– Вынула, вынула! По кучкам разложила: направо денюжки, налево бумажки, а посередке гвоздь. Вертать буду в те самые карманы, не извольте беспокоиться.
На слово «гвоздь» помещик никакой реакции не выказал. Чему удивляться? Проживая в сельской местности, люди привыкают таскать с собой полезные мелочи.
– Ты не отвлекайся! Про газету сказывай, куда дела?
– На сундук положила. Поверх одеялы.
Мармеладов догадался, что барин заставляет прислугу проводить весь день на крышках огромных ларей со скарбом – использовать их как стол или скамейку, а ввечеру и спать поверх ложиться, чтобы вор не залез тишком внутрь.
– И где теперь этот лист? – допытывался хозяин.
– Я не трогала, – выпалила Марфа с чрезвычайным упором на «я».
– Но кто-то трогал? – уточнил сыщик.
– Богдан трогал. Истопник наш. Цапнул и лыбится: «Надоть под дровишки сунуть, чтоб разогрелись поскорей».
– Это какие дровишки? – пришпорил Городницкий.
– Знаемо какие. На которых обед готовят.
– А давно готовят? – рухнувшим голосом спросил Мармеладов.
– Да полчаса уж.
Оборвалась и эта ниточка. Сгорела в печи, потрескивая дешевой типографской краской. Не улика, скорее, намек. Но без него поймать Пикового Туза будет намного сложнее.
– Почто ж ты, шленда [98], не перечила? Чужую собственность позволила сжечь, – рассердился барин. – Поступок этот хуже воровства. И себе выгоды не сделала, и гостю нашему сплошной убыток…
– Перечила! – потупилась служанка. – Но вы же знаете, Богдан как водки напьется – неподатливый. Упрется рогом, яко индрик-зверь [99]. Шатается, буровит: «Нужна господам така газета! Оборвана косо, еще и сажей испачкана. Добром отдай, а не то отберу!»
– Глупая ты баба! Надо было подмогу звать.
– Я и кликнула! Приезжий кучер… Черноглазый, – зарделась, видать понравился Ефимка: казистый, щеголь, к тому же обходительный. – Отнял газету и сел мальцов наших грамоте обучать. Сожжешь, дескать, опосля того, как буквы вызубрят.
– Значит, цела страница?
– Цела, батюшка! Цела, родимый! Что с ей станется, ежели в печи не жечь?
– Э-э-э, гусыня! От твоих завиральных бредней, того и гляди, удар хватит… Беги на кухню и неси сюда ту самую газету.
И вдогонку взметнувшейся юбке, прокричал:
– Да с костюмом поспешай, макитра [100] дырявая! Обед скоро.
XXVIII
Трех минут не прошло, а Мармеладов уже бережно расправил потертый лист на столе.
– Поверху, два фрагмента с волнистыми линиями и загибами. Снизу зубцы острые, – провел пальцем поверх угольных линий, разбирая свои зарисовки. – Это лев. С кудрявой гривой.
Городницкий с воодушевлением разглядывал каракули, но на предположение сыщика поморщился.
– Бросьте. Барон из Курляндии, а не из Лондона какого. Это там львы на гербах. У нас такие зверушки не водятся. Тут, скорее, орел.
– Это как ему крылья надо вывернуть, чтобы в углы вписались? За спиной сложить, а голову сильно вниз опустить…
– Ну-у-у… Может он змею долбит.
– А у змеи острые шипы на брюхе?
– Когти орлиные! Вот эдакие.
Скрючил правую руку и вцепился в левое запястье.
– Великоваты когти, – усомнился Мармеладов. – Или крылья, напротив, слишком скромные.
Помещик метался глазами по своим охотничьим трофеям, мысленно примеряя оскаленные морды на рисунок. Потом схватил газетный лист и, в привычной уже манере, потащил гостя из комнаты.
– Знаю! – восклицал он. – Знаю! Я зимой от тоски и безделья изучал «Общий гербовник Всероссийской империи». Гербы, блазоны ныне известных и давно позабытых дворянских родов. Там видел…
В кабинете схватил гусиное перо, открыл чернильницу и, не присаживаясь к столу, нарисовал чуду-юду. Линии цвета индиго сложились в орла с львиными лапами и конским хвостом.
– Что за бессмыслица?
– Гиппогриф [101]! Про него писали Лукиан и Ариосто.
– Припоминаю. У нас тоже сочиняли. Одоевский? Нет, Вельтман, его мистические фантазии. Но вряд ли гиппогриф, многовато в нем деталей.
– Да? А ежели обычный грифон [102]?
Помещик пододвинул плетеный стул сыщику, сам примостился на выдвинутых ящиках.
– Может, дракон? – предположил Мармеладов.
– Отнюдь! Он фигура не геральдическая…
Спорили долго. Дважды от двери раздавалось вежливое покашливание Осипа, на третий раз в кабинет ворвался юный Левитан.
– Будет вам! – воскликнул он. – Заперлись на час. Давно обед стынет.
– Час? Какое там. Минут двадцать, не более.
– Сами взгляните.
Городницкий достал из кармана хронометр.
– Ох ты, Господи! Точно, час. Но, видишь ли, Исаак, мы с моим давним другом – статским советником Мармеладовым, следователем особой важности! – должны распознать знак, намеченный углем.
– И немедля сядем за стол? Я вам сейчас изображу. Загадка простая.
Художник достал белоснежный лист из папки для набросков, скопировал детали картинки, дополнил короткими росчерками. На бумаге проступили две розы, которые переплелись стеблями и пронзали друг друга шипами.
– Ловко! – похвалил помещик. – Волшебно! А мы-то, мы-то… Орел, лев… Хе-хе. А здесь цветы!
– Судя по контурам, иной вариант вряд ли отыщется. Пойдемте уже обедать, там такая красота!
Восхищение юного живописца стало понятно, едва сыщик увидел накрытый стол. Достойная картина, сочные краски лета. Зелень малосольных огурчиков, – а они такие хрусткие, с тонкой кожурой и все одного размера, будто по линейке выбирали, – с налипшими перьями укропа. Желтые, нет, прямо-таки золотые дольки картофеля, обжаренные в масле и посыпанные мелко рубленными перьями лука. Глубокая плошка с белоснежной сметаной, настолько густой, что можно резать ножом и ломтями на хлеб складывать. Рядышком свежий ржаной каравай. Ароматный бок распорот надвое,
