обнажая нежный мякиш, который непременно хочется выщипнуть пальцами и тут же отправить в рот. Еще лучше макнуть по пути в соус из толченых ягод, кисловатый, ядрено-красный, идеально подчеркивающий вкус дикой птицы. А в центре стола – огромное блюдо, ради которого затевалась эта кулинарная вакханалия: бекасы и дупеля уложены кругом, выставляют свои оттопыренные гузки наружу, так и напрашиваются – наколи-ка, барин, на вилку. Да поскорее!
– Ordinaria villa gaudium [103], – улыбнулся помещик, подвигая к себе графин с фиолетовой наливкой. – Не желаете, господа? Смородиновая…
Мармеладов, успевший переодеться в чистый костюм, ответил отказом – в голове и без того туман, нет нужды усугублять. Юноша тоже не стал пить. Радушный хозяин не обиделся, велел подать гостям воды, а сам с удовольствием выкушал рюмочку и пустился в рассуждения.
– Деревня перед городом сплошные преимущества имеет. До вечера буду перечислять, и то не сосчитаю. Вы, горожане, живете как закорючки в амбарной книге. За все платить вынуждены: жилье нанимать, еду покупать. Дворнику – пятак, извозчику – гривенник, цирюльнику вообще полтину! Каждодневно – деньги, деньги, деньги. А взамен что получаете? Иллюзию цивилизованной жизни. Миражи вы скупаете, вот как! Вечно куда-то бежите, толкаетесь локтями, деретесь за кусок пожирнее. Шум, смрад, долговые расписки… А в деревне тишина и покой, воздух – не надышишься! Опять же, рыбка ловится. Зайцы скачут непуганые. Яблоко с ветки сорвал и уже счастлив. Мне возражают: зато фонари на улицах Москвы целую ночь горят. Светло! Зачем? Ночью должно быть темно, чтобы спалось крепче. Но куда там! Вам нужны заменители солнца, потому что от заката до рассвета продолжаете бегать, толкаться и суетиться. Города омерзительны именно по этой причине: они лишают людей тишины и покоя…
Городницкому не требовались собеседники. Он с радостью обрушил на гостей водопад своих мыслей, надуманных одинокими вечерами. Прислушиваясь к размеренному монологу, художник расправлялся уже с третьей птичкой, а сам с вожделением поглядывал на зажаристый бок четвертой. Мармеладов ел без аппетита, механически, хотя и сильно проголодался. Перед внутренним взором пульсировал знак двойной розы, словно выложенный из затухающих угольков. Дунет ветер – картинка вспыхнет красным. И тут же гаснет, до следующего порыва.
Покойный барон был связан с Ожаровским. Оба расширяли разум путем телесной невоздержанности. Прежде сыщик предполагал, что к этому причастна лишь высокородная молодежь: пресытились традиционным развратом и переключились на необычные формы, вычитанные в книгах де Сада. Но каким образом в эту компанию затесался пожилой затворник, не особо в высшем свете привечаемый?! Племянница-фрейлина затянула в водоворот? Сомнительно. На старости лет идеи французского извращенца вряд ли кому придутся по душе. Они увлекают неокрепшие умы, способны будоражить юных чацких, но уж никак не закостенелых фамусовых.
А вдруг наоборот: дядюшка привил Лизавете вкус к странным играм и порочным развлечениям? Предположение дикое, но не беспочвенное. Садистские пытки не пугали прекрасную деву, она испытывала удовольствие от ударов плеткой. Сыщика передернуло: лет пять назад каторжный надзиратель огрел его треххвосткой по спине – руки чесались показать свою власть над заключенными. Туго сплетенные ремешки, с узлами на концах, впились в тело и боль свернула небо до размеров горошины. Как такое может понравиться?! Разве что с малых лет приучать. Дети переносят розги куда терпеливее, чем взрослые. И к последующим угрозам – «Ужо я тебя высеку!» – относятся с беспечностью. Именно поэтому регулярные наказания поркой не способны изменить озорника в примерного мальчика. Но могут превратить примерную девочку в озорницу.
Допустим, фон Даних долгие годы устраивал с Лизой порочные эксперименты. С ее помощью собрал при дворе нескромных дам и кавалеров, после чего стал обучать непотребствам уже целую группу. Предводителем заделался. Вот! Отсюда и кираса со сплетенными розами. Это символ власти, которую получил барон над молодыми дворянами. Князья да герцоги воротили нос и не желали общаться со старым интриганом, тогда он соблазнил их детей и внуков. Вчерашний изгой строил планы на будущее и ждал, когда его «птенцы» оперятся и займут ключевые посты в империи – вот тогда на него снизойдут почет, богатство и особые привилегии.
Не дожил. А его последователи желают сохранить тайну, заметают следы. Вероятно, Ожаровский или кто-то из его единомышленников послал наемного убийцу с двумя целями – спрятать подальше компрометирующий доспех, а заодно устранить человека, сунувшего нос в это запутанное дело.
Постойте-ка! Это совсем не объясняет, что за таинственная барышня ополчилась на садистов. Сыщик чувствовал – разгадка близка, но последний фрагмент головоломки пока ускользал. Не складывается история, пока непонятен мотив жестоких убийств. Придется расспросить польского дворянчика более детально, пусть выкладывает карты на стол.
Пикового Туза в первую очередь!
XXIX
После обеда Левитан спешно откланялся, не желая упустить идеальное освещение. Солнце только-только начало сползать к горизонту, удлиняя тени и заливая окрестности расплавленным янтарем. Домики, деревья и люди тонули в послеполуденном мареве. На закате тягучая живица застынет, погружая все поместье в крепкий, как драгоценный камень, сон. Городницкого разморило уже теперь и, чтобы взбодриться, он велел сварить кофе.
– Подавай в бельведер, Осип! Мы поднимемся… Подышать…
На крыше была устроена беседка с двумя резными скамейками. Панорама открывалась чудесная, стократно подтверждая недавние рассуждения о тишине и покое. Лишь сгоревшая башня вдалеке омрачала пастораль.
– Чертаново, – протянул сыщик. – Подходящее название для козней нечистого.
– Думаете, от черта лысого происходит? – усмехнулся Михаил Андреевич. – Ан нет. Давным-давно в наших местах проходила граница Московского княжества и чтобы соседи на окраины не зарились, делали засечную черту – валили сосны. Сквозь этот бурелом врагу не пройти, а особливо на коне не проехать. У черты и выстроилось имение, оттого Чертановское. Но вы правы, бесовщины в наших местах хватает.
Он отпил из фарфоровой чашки, поморщился и добавил сахару.
– У барона… Упокой, Господи, его отвратительную душу… Странные были причуды. Надевал этот свой рогатый шлем в полнолуние. Ездил в город в таком престранном виде, на машкерад. Возвращался среди ночи, поднимался на вершину проклятой башни и стоял в лунном свете – вылитый черт. Пугающее зрелище…
Маскарад! Знакомое словечко, так польский граф называл их потаенные встречи. Вот еще одно подтверждение: фон Даних участвовал в грязных оргиях. Но это не повод для убийств. Шалости
