– Знай сметку – умирай скорчась!
Потом развернулся к агентам:
– Закуривай, ребята. Спешить некуда.
Сыщики сошлись, вынули папиросники; кто-то пошутил, остальные дружно рассмеялись. Только младший агент Щапов (первый год в службе) отдалился в сторону и принялся вполголоса молиться. Докурив, Титус отбросил сигаретку и неохотно взялся за бревно.
– Ну, ребята, начнем, благословясь.
Алексей вернулся в управление в половине шестого утра. В девять доклад Каргеру; он надеялся поспать перед этим пару часов. Однако в приемной Алексея ожидал незнакомый посетитель: высокий старик, седой как лунь и с печальными выцветшими глазами.
– Слушаю вас, – сказал Лыков, заводя его в кабинет и снимая на ходу шинель.
– Я убил человека, – деревянным от волнения голосом произнес тот.
Алексей вздохнул, сел за стол, взял перо и тетрадь.
– Где, когда и при каких обстоятельствах?
– 17 мая 1841 года, в заштатном городе Починки. Не поделили деньги. Были пьяные, случилась драка…
Алексей снова вздохнул и отложил перо.
– Сколько вам лет?
– Семьдесят третий пошел.
– По закону лица старше семидесяти лет освобождаются от уголовного преследования. Можете идти домой.
– Как это домой? – испугался старик. – Я человека убил! Вы что, не поняли? Арестуйте меня и посадите в острог, я дам полное признание.
– Повторяю, дедушка, – как можно мягче сказал Алексей, – я не могу тебя арестовать. И никто другой не может. По закону не положено. Ты слишком долго молчал, теперь уже поздно.
– Я боялся. Сорок лет боялся – тюрьмы, каторги… Пить бросил, милостыню стал подавать, выстроил две церквы. А он все стоит у меня перед глазами, Петька-то… Приятели были… Старый я. Скоро Богу ответ давать, а я за убийство христианской души наказание не понес. Накажи меня, мил человек! Очень тебя прошу!
– Пиши, дедушка, бумагу. Расскажи в ней, как все было, и в конце проси для себя наказания. Я передам бумагу губернатору.
– А каторгу мне приговорят? – с надеждой спросил старик. – В рудники бы меня, в подземельные работы.
– Губернатор, полагаю, передаст твое заявление владыке, а тот вынесет церковное покаяние.
– А рудники?
– Не знаю, как начальство решит, – соврал Лыков и сплавил несчастного убийцу к секретарю. Затем бросился на диван и мгновенно заснул.
Разбудил его Титус энергическим потряхиванием за плечо.
– А? Что? Который час?
– Половина двенадцатого.
– Черт! Доклад Каргеру проспал!
– Успокойся, я доложил за тебя. Его превосходительство не велел будить.
– Как Степан?
– Жить будет. Но легкое прорезано, не случилось бы чахотки.
– А этот?
– Лежит без сознания. Голову пробило бревном. Видимо, помрет к вечеру.
– А и хрен бы с ним, со сволочью. Таким не нужно жить. Странно, кстати – и рука стала заживать! Что сказал Николай Густавович?
– Заявил при всех: «Лыков не желал подвергать опасности жизни своих подчиненных. Я полностью одобряю его действия!»
Алексей облегченно вздохнул. Убийство преступников при задержании очень не приветствуется в Министерстве внутренних дел. Секретная «Инструкция чинам сыскной полиции» прямо предписывает принимать все возможные меры для ареста подозреваемых живыми. Виновным в нарушении инструкции угрожает понижение в должности и даже увольнение от службы. У Лыкова, как и у каждого человека, имелись недоброжелатели, и они могли использовать этот случай во вред сыщику. Каргер своим авторитетом прикрыл его.
– Я должен доложиться Павлу Афанасьевичу. Появились важные новости насчет убийства в гимназии.
– Подожди. Сначала прими барышню, она тебя уже десять минут дожидается. Только умойся!
– Какую еще барышню? – рассердился Лыков. – Прими ее сам; видишь, мне некогда.
– Дурак ты, Лешка, – рассмеялся Титус. – Сначала взгляни на нее и тогда уже не захочешь никому перепоручать.
– Да? – сразу заинтересовался Алексей. – Красивая? Так это другое дело! Зови… через пять минут.
Наскоро умывшись, причесавшись и прополоскав рот зубным декоктом, титулярный советник уселся за письменный стол и напустил на себя важный вид. Вскоре в дверь постучали, и вошла незнакомая барышня. Когда Лыков увидел ее, то онемел.
Потом уже он понял, что в этом почти еще ребенке не было особенной, внешней, чувственной красоты. Но в тот раз Алексею показалось, что ударил гром, а небо упало на землю… Не скоро он догадался встать и не сразу понял, что незнакомка что-то говорит ему.
– Что? – невежливо переспросил титулярный советник, приходя наконец в себя.
– Меня зовут Варвара Александровна Нефедьева. У меня к вам очень важный разговор.
– Вы дочь Александра Евгеньевича Нефедьева? – догадался Лыков.
– Да.
И тут он вспомнил, как снял вчера наблюдение с домов трех подозреваемых и до сих пор не восстановил его! Кровь прилила к лицу Алексея. Он споро усадил гостью в кресло и пробормотал:
– Прошу меня простить. Только одну минуту!
И выскочил в приемную. Там стоял и скалился Титус.
– Ну как?
– Отставить! – рявкнул на него Лыков. – Я дурак. Наблюдение за домом Нефедьева не возобновлено?
– Нет, конечно. Не было команды. А что? Неужели…
– Немедля выставить парные пикеты ко всем домам! Обо всем докладывать мне незамедлительно. Если увидят гимназиста – следить особенно внимательно!
– Есть! – сразу посерьезнел Яан и бегом кинулся исполнять приказание.
Алексей вернулся в кабинет, надеясь в душе, что ничего важного сыщики не упустили.
– Еще раз прошу меня извинить. Теперь я вас внимательно слушаю.
И, набравшись духу, взглянул барышне прямо в глаза. Какие красивые… Серые. И одухотворенные какие-то, особенные. Неземные? Может быть…
– Я пришла сделать заявление. Моему отцу угрожает опасность. И… я так хотела бы ошибиться, но…
– Говорите все до конца, – мягко посоветовал Лыков. – Это может быть важным. В том числе и для спасения жизни человека.
– Я именно об этом. Скажите, в городе за последние два дня никого не убили? Юношу лет восемнадцати, возможно, гимназиста.
Алексей оторопело уставился на Нефедьеву:
– Что вам об этом известно?
– Значит… все-таки убили?
– Да. Позавчера в ночь, в рекреационном зале губернской гимназии. Его звали Михаил Обыденнов.
– Да, Михаил… Это имя звучало.
И барышня, уткнувшись в свои ладошки, беззвучно зарыдала.
Лыков бросился к графину с водой, вынул свой платок, крикнул из приемной нашатырю. Через минуту Варвара Александровна успокоилась настолько, что снова смогла говорить. Рассказала она следующее:
– Я росла без матери; она умерла, когда мне было три года. Папа очень ее любил. Теперь я – смысл его жизни. Осенью у папа обнаружилась чахотка. Он… он умирает. И не доживет до лета. Его беспокоит мое будущее, и это беспокойство только добивает его! Все из-за этих проклятых денег.
Дело в том, что Нефедьевы очень богаты, но богатство их особенное. Папа владеет заповедным имением[100] площадью более тридцати тысяч десятин, в Варнавинском уезде Костромской губернии. Это дает почти сто тысяч годового дохода, а в будущем даст и еще больше. Обратил имение в заповедное мой дед, еще в пятьдесят первом году; он же и упросил государя разрешить. Папа тогда было двадцать лет, и он проявлял себя как большой мот. Дедушка боялся, что его старший сын проиграет все в пух, и решил сохранить земли таким способом. Спустя столько лет его решение бьет по нам! Ведь я – единственный ребенок и как женщина не могу быть наследницей майората. Хотя у отца есть еще младший брат, Евдоким.
– А он имеет сыновей?
– Нет, дядя бездетен и никогда не был женат. Мне кажется, ему и не хочется ни с кем себя связывать. Бывают такие люди, которым лучше всего с самим собой…
– Бывают, – согласился Лыков, незаметно, как ему казалось, присматриваясь к гостье. – Но вернемся к убитому гимназисту.
– Да, конечно. Осенью, когда папа понял, что не доживет до моего замужества и появления внука мужеского пола, он уговорил дядю Евдокима удочерить меня. Заранее, до его… ну, вы понимаете. Тогда имение перейдет к дяде, а когда у меня появятся дети, они станут законными наследниками.
– И дядя согласился?
– Да. Но не спешил оформить. Он все откладывал, откладывал… И дотянул до появления того человека, о котором я и пришла рассказать.
– Я попробую догадаться. К вашему отцу пришел незнакомый юноша и сказал, что он его сын. Причем рожденный в законном браке.
– Как вы это узнали? – поразилась Нефедьева. – И что еще вам известно?
– Далеко не все. Юноша, явившийся к Александру Евгеньевичу, и был убитый впоследствии гимназист Михаил Обыденнов.
– И он не солгал? Он действительно мой кровный брат и законный сын папа?
– Этого мы пока не знаем. Сам Обыденнов был в этом убежден. И достал какие-то бумаги, подтверждающие, как ему казалось, его слова. Мы полагаем, что кто-то принял гимназиста всерьез – и убил.
