А через два месяца после похорон отца она повесилась в их спальне. Мы тогда жили в Лондоне. Я только вернулся из школы. Вбежал домой, поднялся по ступенькам вверх. У меня была какая-то хорошая новость. Может, отличная оценка, а, может, я что-то выиграл на соревнованиях. Теперь я уже не помню этого. Я позвал маму, но она не откликнулась. Тогда я решил, что у неё снова плохой день и она в спальне. Я направился туда. Открыл дверь… Давай я не буду рассказывать, что я там увидел.
— Джон…
Я протянула к нему руку, но он отвернулся, делая вид, что слишком занят разрушением стены.
— Тогда я сильно испугался, — между тем продолжил он, — убежал из дома, прямиком к одному из своих знакомых. И пробыл там до вечера, делая вид, что ничего не произошло, а сам, надеясь, что меня пригласят остаться на ночь, и мне не придется идти домой. Так что, как видишь, уже тогда я проявлял завидную слабость характера, как называет такие вещи мой дед.
— Тебе было всего десять, — напомнила я.
— Да. Мне было уже десять лет. И я должен был повести себя соответствующе, вместо того, чтобы прятаться от проблем, — огрызнулся Джон. — Так или иначе, мне повезло. Одна из маминых подруг решила зайти проведать нас. И нашла то, что раньше нашел я. Мне же удалось избежать массы неприятных вопросов.
— Ты кому-нибудь рассказывал об этом?
— Психоаналитикам. Первым из них был мистер Донован из частной школы, куда определил меня дед. Дивное место. Я не шучу. Хорошее образование и отличная природа вокруг. Возможно, мне бы даже понравилось, но с некоторого времени после смерти матери меня начали мучить кошмары, связанные с этим событием. Мне было тринадцать. Учителя заметили мой заспанный вид и направили сначала к врачу, который прописал мне небольшую дозу снотворного. Я, кажется, наврал тогда что-то про стресс и переутомление из-за экзаменов. И, знаешь, Аниа, когда попробоешь снотворное раз, остановиться потом очень сложно. Под действием таблеток ночи становились просто серыми, без страшных снов. Я больше не видел образа матери, вернее, того, что нашел в комнате. Просто проваливался, словно в черную дыру, а затем снова открывал глаза. Однако вскоре эффект начал слабеть. Организм привыкал. Призраки возвращались, соединяя эпизоды в жуткие кошмары и порой делая сон совсем невыносимым. Тогда я сам увеличил себе дозу снотворного из уже прописанного, когда же таблетки кончились, я стал подворовывать их в медицинском кабинете. Это было непросто. Но, говорят, зависимые люди находчивы. Хотя в какой-то момент меня всё же поймали с поличным. Тогда-то и пришла очередь мистера Донована. Он раскрутил меня на рассказ, я поделился с ним моей слезливой историей, и тогда он даже защитил меня перед комиссией. Так что из школы я был исключен, но и в половину не с таким плохими последствиями, как заслуживал.
— Ты рассказывал о своих кошмарах лорду Роберту?
— Нет.
— Почему?
Джон пожал плечами:
— Мы с дедушкой уже тогда были не слишком близки. К тому же мне не хотелось признаваться, что я был тогда там, но сбежал. Донован же был профессионалом и тайну моей исповеди никому не открыл.
Про себя я выругалась на психоаналитика. Иногда лучше не строить из себя профи, а поговорить с родственниками ребенка!
История же Джона шла дальше.
— Тогда я отделался испугом. Меня приняли в другую частную школу. Дедушка, спохватившись, пытался воспитывать меня, как мог. Несколько лет прошло весьма обыденно. Я даже закончил Кембридж. Хотя не буду врать, что блестяще. Или что помню хоть половину из того, чему меня там учили. Но у меня был отличный шанс стать нормальным человеком. Только кошмары никуда не отступили. Иногда чаще. Иногда реже. Они всегда возвращались, прихотливо модифицируясь и становясь всё мрачнее.
Невольно, я вспомнила одну из ночей в замке. Джона с широко открытыми глазами и холодным потом, выступившим на лбу. Теперь я знала причину его ужаса.
— Порой я пил, чтобы ночь прошла без сновидений. Наверное, уже тогда я пил слишком много. А затем я встретил Гортензию. Сейчас я даже не помню, где мы познакомились. Концерт? Ночной клуб? Под утро она оказалась в моей постели, но, в отличие от многих других, задержалась там. Не знаю, хочешь ли ты это слышать, но мне всё же следует признаться, что Гортензия притягивала меня. В ней всегда сочетались безумие, хладнокровие и вся та тьма, что так стремилась вырваться из меня. С ней я был другим. И части меня это нравилось.
Да, это было очень откровенно. Даже слишком. Я упорно разбирала рушащиеся под ударами Джона кусочки кирпича, стараясь ценить то, что Джон рассказывал всё это мне честно, а не злиться на него за те нотки страсти, что, несмотря на ситуацию, проскальзывали в его голосе при словах о бывшей жене.
— Гортензия также открыла для меня новый способ борьбы с кошмарами. Кокаин. Видишь, — Джон мрачно усмехнулся, и под его ударом в сторону отлетело еще несколько кирпичей, — я и сейчас действую, как настоящий наркоман. Подготовил тебя слезливой историей о неудавшемся детстве, а после скинул вину за свои вредные привычки на жену. Мой второй психоаналитик, доктор Мюрли из реабилитационного центра, куда заточил меня дедушка, говорил, что я перекладываю ответственность на других. И это мешает моему выздоровлению.
Я молчала, подсознательно понимая, что Джону сейчас просто надо выговориться.
— Так вот, Аниа. Не знаю, будешь ли ты еще когда-нибудь смотреть на меня своим восторженно-влюбленным взглядом, но мне придется признаться тебе, что мне нравилась моя с Гортензией ужасная жизнь. И, если Сэм Прат рассказывал тебе что-либо о том моем периоде, то, пожалуй, он говорил чистую правду. Я был настоящим говнюком.
Джон встал. Перевел дух. Взгляд его был устремлен на стену, будто это она была его злейшим врагом. Впрочем, так было даже лучше. Внизу шумела прибывающая вода, и я боялась, что вот-вот и колодец начнет заливать.
— Но ты ведь остановился. Завязал с наркотиками, — сказала я.
— Я попал в больницу с передозировкой. Как оказалось теперь, в этом была непосредственная вина моей женушки, и всё же… На этот раз просто разговором с психологом не обошлось. Дедушка постарался на славу, и я провел в лечебнице почти полгода.
— По статистике большинство людей, оказываясь предоставленными самим себе, начинают принимать заново, — заметила я и была удивлена услышать каким спокойным, а еще усталым звучал мой голос, — почему ты остановился?
Джон, занятый раскорчевыванием стены своей импровизированной киркой, обернулся ко мне.
— Мне стало страшно, — ответил он после некоторой паузы, и по глазам его я поняла, что он не лжет, — мои старые кошмары дополнились новыми, теми, в которых я умирал здесь, на холодном полу в Кеннет Кастл, оставленный всеми.
— И это всё?
— Не знаю. Наверное, — честно ответил Джон, — в какой-то момент я просто испугался, увидев, во что я превращаюсь. Знаешь, один из моих прадедов, кажется лорд Артур, покончил жизнь самоубийством после долгих лет прозябания в алкоголизме. Когда наконец нашли его предсмертную записку, в ней были такие слова: «Я прожил жизнь в пустоте, лишь раз увидев луч солнца. В пустоту я ухожу и сейчас. Пусть те, кто еще способен дарить свет, продолжат этот мир».
А я не хотел в пустоту. И, как сильно одна моя часть не желала возвращаться к прежним привычкам, так другая отчаянно цеплялась за жизнь. В итоге я запер себя в этом замке, надеясь, что со временем всё темное во мне уйдет. И, согласись, я чертовски хорошо играл славного парня!
— Играл? — эхом повторила я.
— Конечно. Ты не представляешь, каких усилий мне стоило терпеть слежку старика Генри, приставленного ко мне дедом! И примерно с самого начала нашего с тобой знакомства я придумывал разные грязные вещи, которые мог бы сделать с тобой. Не говоря уже о том, что я напропалую врал: о портрете, о жене, о своем прошлом. Ну, что скажешь, Аниа? Нравлюсь ли я тебе таким, какой я на самом деле?
Джон отложил работу. Вода из грота поднималась по ступенькам вверх. Джон смотрел на меня выжидательно. Глаза его лихорадочно блестели.
