Прокунин нахмурился и велел ему говорить по-человечески, а не на диком каторжном наречии. Но прежде, чем старичок перешел на человеческий язык, надворный советник уже все понял.
– Хочешь сказать, что китайцы пошли своей дорогой? – спросил он Курдюкова.
Тот кивнул. Именно так – дали винта, да и пошли своей дорогой. Загорский покачал головой. Жаль, очень жаль. Но, как говорится, насильно мил не будешь и, тем более, насильно никого не спасешь. Теперь у них частично оголился тыл, и это нехорошо. Ему кажется, что они с самого начала сделали ошибку, выведя вперед все руководство Желтуги. Нужно, чтобы кто-то из них находился в конце процессии, а кто-то оставался в авангарде.
Прокунин кивнул: верная мысль, нужно разделиться. Он отправится в хвост желтугинского обоза, а надворный советник с Ганцзалином пускай остаются на передовых позициях. По совету Загорского они решили сдвинуть большую часть подвод вперед: случись чего, им удобнее будет держать оборону.
На том и порешили. Обменявшись рукопожатиями с Загорским и Ганцзалином, Прокунин направился в хвост их обоза. Спустя минуту могучая фигура его затерялась под сводами засыпанного снегом угрюмого леса. Загорский и помощник задумчиво глядели ему вслед, пока мимо медленно текли подводы и люди.
– Мне одному кажется, что мы видим его в последний раз, или вам тоже? – спросил китаец.
Загорский слегка поморщился и посоветовал Ганцзалину упражнять свои пророческие таланты в другой раз и в другом месте. Сейчас перед ними ясная, хоть и не очень простая задача – живыми и невредимыми довести приискателей до станицы Игнашиной.
– Что же тут непростого? – удивился помощник.
Словно бы в ответ на его вопрос из чащи раздалось дикое гиканье, рев и стрельба. Среди приискателей немедленно началась паника.
– Манегры! – кричали люди. – Манегры! Спасайся, кто может!
Особенно страшным казалось то, что врага не видно за деревьями, стоявшими вдоль дороги – слышны были только дикие, почти звериные вопли и пальба. Прилетавшие невесть откуда пули язвили и убивали старателей, они с криками и бранью падали на взбаламученный снег, который покрывался грязью и кровью. Кто-то прятался за лошадьми и телегами, но и это не спасало – манегры стреляли и слева, и справа от дороги, и укрыться было негде. Уцелевшие бросались в лес, но из лесной чащи их настигали выстрелы, и они падали и умирали в муках на окровавленном снегу.
– Отставить бежать! – рявкнул Загорский, и голос его прогремел под сводами леса, как труба архангела. – Слушай мою команду! Всем перейти на правую сторону дороги. Лечь. Развернуться к лесу, к правой стороне. Целься в чащу. Заряжай! Товсь! Беглым огнем – пли!
Приискатели, повинуясь железной воле надворного советника, открыли беспорядочный, но беглый огонь по лесу, точнее, по правой его стороне. Теперь слева их прикрывали от пуль лошади и подводы, и им не было нужды сражаться сразу на два фронта. Это, пожалуй, был единственный способ остаться в живых. Загорский заметил, что с правой стороны огонь манегров был не такой сильный и решил, что лучше сражаться с более слабым отрядом врага. Благодаря мощному отпору, старателям довольно быстро удалось подавить огонь неприятеля, шедший с правой стороны, однако слева он только усиливался. Еще немного, манегры перегруппируются – и желтугинцам придется худо.
Положение усугублялось тем, что авангард желтугинской колонны, которым руководил Загорский, оказался отрезан конниками-манеграми от основного отряда желтугинцев, поэтому уповать на помощь им не приходилось. Выстрелы слева на время затихли – очевидно, манегры перегруппировывались перед новой атакой
– Надо очистить правую сторону, – Загорский смотрел на Ганцзалина.
Тот кивнул, подхватил винчестер, исчез в чаще. Он знал, что делать. Сейчас он зайдет в тыл манеграм, которые еще оставались с правой стороны и отвлечет их внимание на себя. Те же, кто остался от авангарда желтугинцев, проберутся в лес, и станут так же невидимы для врага, как враг сейчас невидим для них.
Очень скоро с той стороны, куда ушел Ганцзалин, раздались отдельные выстрелы. Загорский хорошо знал, что сейчас там происходит. Один за другим, пораженные ударами какого-то невидимого и беспощадного демона, манегры падают со своих лошадей. Вот с правой стороны сухо и беспорядочно защелкали винтовки манегров, треск этот перемежался одиночными гулкими выстрелами ганцзалиновского винчестера. Вот все замолкло.
– В лес, – скомандовал Загорский, и уцелевшие после перестрелки старатели послушно поползли с дороги в чащу, оставляя на произвол судьбы и лошадей, и телеги, и все взятое с собою добро.
Спустя несколько секунд опомнившиеся манегры, прятавшиеся с левой стороны дороги, открыли ураганный огонь, но было уже поздно – желтугинцы попрятались в чаще и разглядеть их за деревьями было трудно.
Из чащи бесшумной тенью явился Ганцзалин и сообщил, что в тылу все чисто.
Это была хорошая новость. Но была и плохая. Во время перестрелки желтугинцы израсходовали почти весь свой боеприпас. Немало патронов осталось в подводах, но они теперь были для желтугинцев недоступны.
Это очень скоро поняли и манегры. Постреливая в сторону врага, они быстро перемещались на своих лошадках среди деревьев, и постепенно надвигались на противника, залегшего в снегу и огрызавшегося отдельными неуверенными выстрелами.
Загорский по цепочке передал старателям приказ ползти дальше в лесную чащу. Это дало возможность выиграть немного времени, но и не более того. Биться с манеграми они не могли, патронов у них почти не осталось. Что было делать? Сдаваться на милость победителя? Но неизвестно, захотят ли манегры брать пленных. Может быть, поступят так же, как с китайскими старателями – сделают вид, что договорились, а сами начнут расстреливать и топтать конями. Нет, это слишком рискованно.
Значит, оставался один путь – бросить бесполезное оружие и попытаться рассеяться в лесу, в надежде на то, что манегры не полезут за ними в чащу.
– Они полезут, – сказал Ганцзалин. – Полезут и всех перебьют. Они на конях, мы пешком, убежать не сможем.
– И что в таком случае прикажешь делать? – хмуро осведомился надворный советник.
– Стоять до последнего, – решительно отвечал помощник. – Не отступать. Не сдаваться. Рвать глотки зубами. Утащить за собой на тот свет как можно больше врагов.
Надворный советник только поморщился. Утащить на тот свет как можно больше врагов – идея понятная, но малоутешительная. Ему пока еще хочется на этом свете побыть.
– А как? – резонно спросил Ганцзалин.
Надворный советник знал, как. Для этого достаточно им с Ганцзалином бросить желтугинцев и уйти в лес. Пока манегры будут истреблять приискателей, они уйдут далеко, заметут следы, их никто не догонит. Да и не станут манегры ради двух человек организовывать карательную экспедицию.
– Отличный план, – скривился помощник. – Я бы тоже такой придумал. Но ведь вы же сами первый ему не последуете.
Нестор Васильевич вздохнул: разумеется, нет. Что бы там ни было, нельзя бросать товарищей на погибель.
– Тогда предлагаю так, – деловито молвил китаец. – Сражаемся до последнего патрона, а там уже разбегаемся во все стороны, как тараканы. Если поймают, сделаем вид, что хотели сдаться в плен. Умирать, так с музыкой. Как вам такая мысль?
Загорский ничего не ответил, он внимательно вглядывался вперед, в сторону врага. Манегры медленно, но неуклонно продвигались вглубь леса и были уже в каких-нибудь двадцати саженях от них. Как ни медленно, однако, двигался враг, но перемещался он гораздо быстрее старателей, которые как раки, просто ползли задом на животах, стараясь не попасть в прицел какого-нибудь конника.
Но надворный советник, как ни странно, смотрел вовсе не на врага и даже не на желтугинцев, оказавшихся под его началом. Зорким своим, почти орлиным оком он выцеливал странный силуэт, трусивший по невидимой линии, разграничившей сейчас манегров и желтугинцев.
– Не может быть, – сказал он изумленно. – Буська!
