рукой подпер и уснул. А в другой руке цыгарка дымится. Я ее потом уж вынул осторожно, чтоб пожара не случилось, на цыпочках вышел и дверку прикрыл. Пусть отдохнет полковник, исхлопотался весь. Проявите понимание.
— Но я по срочному вопросу.
— Да уж не срочнее моего будет, — жандарм воровато оглянулся на закрытую дверь и понизил голос до шепота. — Я приехал из Хапиловки доложить, что бомбист сбежал. Но будить его высокородие не рискнул. Выспится, потом уж с новыми силами споймаем убивца.
— Это который сбежал? — заинтересовался Мармеладов. — Хруст?
— Мне их клички неведомы. Амбал в красной рубашке. Он под столом лежал, притворялся убитым. Рожа в крови, пылью припорошен — чисто мертвяк. А потом разъехались все, только мы вдвоем остались обыск проводить. Я на двор вышел, сарай проверить. Кашкин в доме остался. Ну и прилег поспать на бандитский тюфяк. Тут, видать, этот гад и выполз. В окно выпрыгнул — и к саням. Вскочил, вожжи натянул, свистнул залихватски. Я пока выскочил из сарая, его уж и след простыл. Стрельнул пару раз вслед, да бестолку. А из Хапиловки этой пока доберешься. Извозчика там не встретишь, пришлось пешком, по косогору…
— А Кашкин что же, не пошел?
Унтер-офицер стянул с головы фуражку и потупился.
— Нету больше Кашкина. Погиб боевой товарищ. Этот верзила бедолаге голову раздавил. Спящего не пожалел. А сам убег… Ништо, я разыщу этого бандита, где бы он ни прятался. Пристрелю, как собаку.
— Это уже случилось, — утешил его Мармеладов. — Бандита убили в моем доме не более часа назад.
Жандарм упал на колени, крестясь и отбивая земные поклоны.
— Господь Вседержитель, слава тебе! И вам спасибо за это известие. Я уже с жизнью простился. Сами же знаете, что Порох скор на расправу. Бьет и чужих, и своих — не церемонится. Я его почему не будил? Боялся, что прибьет в гневе. А теперь-то…
Он встал, отряхнул форменные брюки и взялся за ручку двери, но сыщик придержал его за плечо.
— Не нужно. Вы правы, Илье Петровичу стоит выспаться, чтобы вернуть ясность взора и свежесть мысли. Передайте полковнику, что я навещу его ближе к обеденному времени.
Сыщик сделал три шага к лестнице, потом вернулся.
— А хотите стать настоящим героем?
Жандарм щелкнул каблуками.
— Всегда готов честно служить Отечеству!
— Нет, не то, — перебил Мармеладов. — Как раз наоборот: я хочу предложить вам устроить небольшой обман. Впрочем, он пойдет на пользу и вам, и Отечеству, и еще одному человеку, который мне небезразличен.
— Не возьму в толк, как это может быть, — опешил унтер-офицер. — Обман… И чтоб на пользу?
— Все просто. Час назад г-жа Меркульева застрелила бомбиста на пороге моей комнаты. Из вот этого пистолетика, — сыщик достал вело-дог из кармана и показал жандарму.
— С этого коротыша? — ахнул тот. — Да разве амбала такой пулькой свалишь?
— Лукерья Дмитриевна стреляла в рот, когда Хруст пытался раздавить ее череп.
— Ежели он хотел убить, это, получается, самооборона… Чего же вы переживаете? Любой судья оправдает барышню.
— Кроме одного, — возразил Мармеладов. — Ее будет грызть совесть, долгие годы не оставляя в покое. Г-жа Меркульева, в отличие от нас, натура весьма впечатлительная.
— Но я-то как могу помочь?
— Запишите это убийство на свой счет. Доложите Пороху, что преследовали сбежавшего бандита, нагнали возле моего дома на Пречистенке. Увидели, что амбал хочет придушить барышню. Застрелили мерзавца и спасли несчастную. Может быть, вас даже наградят.
— Хм-м… А что же сама барышня? — все еще сомневался унтер-офицер. — Она ведь журналистка и всем растрезвонит, как все было… Нет, и не уговаривайте. Если обман раскроется, Порох меня наизнанку вывернет.
— Это беру на себя, — пообещал сыщик. — Луша в тот момент пребывала в истерическом состоянии, почти в бреду. Не соображала, где реальность, а где болезненные фантазии. А после выпила снотворных капель, и ей привиделся кошмар. Я сумею убедить ее в этом. Ну что, уговор?
— Уговор!
— Тогда вот что… Помогите отыскать в вашей оружейной самый маленький патрон, чтобы зарядить этот пистолетик. Как будто из него не стреляли. Пусть моя сказочка выглядит более достоверной.
XXXII
Мармеладов заехал за почтмейстером сразу после завтрака. В экипаже рядом с ним сидел солидный господин лет пятидесяти. Окладистая борода, бобровая шуба и общая плотность фигуры позволяли угадать в нем купца, и Митя такое предположение высказал. В ответ раздался дружный смех.
— Ты и вообразить не можешь, насколько оказался не прав. Представляю тебе злейшего врага всего российского купечества, а заодно и дворянства, препаратора их подлого нутра и бичевателя порочных нравов, писателя Островского!
Бородач церемонно поклонился, продолжая посмеиваться.
— А вам, Александр Николаевич, — продолжал Мармеладов, — хочу отрекомендовать Дмитрия Федоровича Ка… Э-эм… Фамилию свою прежнюю он давно переменил, зовется по матери — Миусовым. История его жизни полна мрачных страстей, в ней было все — любовь, каторга, приключения…
— Ну, зачем ты, — смутился Митя.
— Писатели, друг мой, народ капризный и переборчивый, с кем угодно общаться не будут. Им подавай человека с разбитым сердцем, с разодранной в клочья судьбой, а лучше — судьбинушкой.
— Не нужно стесняться темных пятен в биографии. И первый человек греха не миновал, и последний не избудет, — философски заметил Островский. — Я вот, в бытность оную, целый год состоял под надзором полиции по личному распоряжению императора Николая Павловича. Стану ли я скрывать сей факт? Никогда! Для писателя это лучшая похвала! Известно же, кто правду пишет, тот и гоним. А кто оды да хвальбы — при дворе, на золоте…
— О, старая шарманка: «они» и «мы», — поморщился Мармеладов. — Давайте-ка все это обсудим по дороге в театр, иначе опоздаем. А директор нас не дождется…
— Пусть рискнет, — Островский сдвинул брови в притворном гневе. — Я в
