Ему удалось повалить своих мучителей на пол. Одного Степка боднул лбом в ухо. Другому, который оказался снизу, вцепился зубами в щеку. Тот перестал удерживать руку юноши и взвыл от дикой боли. Унтер-офицер бросился на помощь, оставив Клавдию под присмотром Кашкина. Следователь тоже вскочил с табуретки и примеривался, как лучше ухватить бомбиста и вытащить из кучи малы.
Клавдия ничего не видела. Набегающие слезы размывали мир, как акварельный рисунок.
«Слабое место».
Так назвал ее истязатель. К сожалению, это правда. Для бойца революции у нее слишком нежная кожа. Не теперь, так через час, через два или три, она сдастся под пытками. И выдаст всех. Даже того, единственного, которого любит без меры. Если только…
Глаза моментально высохли. Полицейский держал ее за локти, потому и не заметил, как Клавдия нащупала в складках юбки потайной карман, потихоньку, затаив дыхание, вытащила гильзу с ядом. Сковырнула ногтем засохший хлебный мякиш и, вырвавшись на мгновение из потных рук врага, сыпанула порошок под язык.
Горечи не почувствовала. Ей вспомнился вкус фисташкового крема, который брызнул в рот, стоило прикусить пирожное. Неаполитанское, верно? Или нет? Другое. Но это уже не важно.
Все не важно…
Мысли закружились в ее голове радужной каруселью, и Клавдия замертво рухнула в объятия городового.
— Да как же, — оторопел Кашкин. — Илья Петрович! Тут вот…
— Чего застыл, мямля? Разожми ей зубы! Не дай проглотить яд! — ярился Порох, но увидев, как обмякли плечи и подкосились ноги девицы, махнул рукой. — Эх, растяпа, проворонил!
Он долго размышлял о чем-то, глядя в окно на розовеющее небо. Выкурил три папиросы. Потом повернулся к унтер-офицеру.
— Я заберу вторые сани и повезу в участок нашего юного героя, — сказал полковник бесцветно-равнодушным голосом. — Заберу с собой оставшихся жандармов. А вы с Кашкиным обыщите все.
— Что прикажете искать?
— Любую зацепку, которая подскажет, где скрывается Бойчук. А потом грузите все улики в третьи сани, и стрелой в участок. А этого, — он кивнул на Огонька, связанного по рукам и ногам, — посадить в камеру и не давать спать. Пока не сломается.
— Да уж, это пытка, так пытка, — проворчал Кашкин. — На себе испытал…
— Дерзишь? — нахмурился Порох.
— Никак… нет! — городовой не удержался и зевнул. — Простите. Илья Петрович, но я уже на последнем пределе. Три ночи толком не спал, глаза слипаются, руки ватные… Потому и девицу не удержал. Дозвольте вздремнуть полчасика? Прямо тут, на тюфяках. А потом обыщем хоть всю Хапиловку!
— И с этими недотепами империю от бомбистов защищать? — вздохнул полковник. — Черт с тобой, Кашкин. Спи! Разбудишь его через полчаса, — бросил он унтер-офицеру, выходя из дома. — Сам-то не уснешь?
— Никак нет!
Но когда полковник вышел за порог, жандарм тоже зевнул.
ХХХ
Лукерья уснула в санях, заботливо укрытая шинелями. Жандарм старался не стонать и почти не скрипел зубами, хотя девица положила голову именно на то его плечо, которое пробила пуля. В больнице раненые настояли, чтобы доктор в первую очередь осмотрел г-жу Меркульеву.
Она не возражала.
Она так и не вынырнула из тягучей полудремы — ходила, говорила, улыбалась, почти не осознавая этого, как лунатик. Лишь когда царапину на лбу смазали йодом, Лукерья ойкнула и ненадолго пробудилась. Но в санях, скользящих по утреннему снежку к Пречистенке, журналистка снова провалилась в сон. Вознице пришлось потрясти ее за плечо:
— Приехали, вот десятый дом.
Она постояла несколько минут на улице, вдыхая морозный воздух, чтобы окончательно прогнать сон. Потом распахнула дверь, шагнула в общий коридор и прикусила губы, чтобы не закричать.
В простенке между двух дверей сидел Хруст.
Не может быть!
Бандит погиб в Хапиловке — бомба взорвалась, он пролетел через всю комнату, рухнул навзничь. Тот офицер потом сказал: «Мертвый, башка вся в крови». Откуда же здесь этот амбал? И как он успел появиться раньше нее?
Призрак, не иначе…
Она еле слышно выдохнула и попятилась на улицу. Доска под ногой пронзительно скрипнула и этот ужасный звук разбудил чудовище. Призрак поднял окровавленную голову. Тяжело поднялся, упираясь спиной в стену. Пошел к Лукерье, раскинув руки, будто радушный хозяин, возжелавший обнять гостью. И все это в полной тишине! Хруст не произнес ни слова, ни звука, отчего девушка все больше убеждалась, что перед ней привидение. Бесплотный дух. Эти огромные ручищи — лишь плод испуганного воображения. Просто дым, сквозь который можно проскользнуть в комнату Мармеладова.
Она рванулась вперед, но призрак сгреб ее в охапку, не позволяя вырваться. Журналистка услышала как стучит сердце под кумачовой рубахой — значит, живой. Как-то сумел воскреснуть и свою вторую жизнь решил начать с убийства. Подслушал адрес, по которому собралась ехать журналистка, подстерег…
Две огромных ладони сжали ее виски, пальцы больно вдавились в затылок. Хруст поднял девушку на целый фут, она болталась, словно платье на веревке. Громила надавил сильнее и зарычал:
— Вот и все, шалава.
Хриплый голос разогнал наваждение, Лукерья вытряхнула из рукава револьвер и ткнула в широкую грудь бандита.
— Пусти. Убью!
Тот скосил глаза:
— Что? Этой пукалкой? Да меня бомбы не берут.
Хруст хохотал, широко разевая рот. Луша сморщилась от водочного перегара, а потом, вспомнив наставления сыщика, сунула ствол вело-дога в гнилозубую пасть и нажала на тугой крючок.
Ничего себе!
Пистолетик махонький, а звук раскатился, как ей показалось, до самого Кремля. Все жильцы проснулись, топтались за тонкими дверками, прислушивались, шушукались, но никто не выглянул — мало ли, сколько еще патронов у стрелка. Выйти отважился лишь Мармеладов. Судя по мятому костюму, спал он одетым и проснулся еще до выстрела, разбуженный шумной возней в коридоре и громким смехом бомбиста. Сыщик чуть не споткнулся о мертвого амбала.
