выжег все ее страхи, освободил сердце и разум из ледяных тисков паники.
— С-спасибо.
— Да полно, полно. За что же тут благодарить? Еще глоток? Вот, умница.
Девушка отступила на шаг, к ней возвращалась привычная самоуверенность.
— Вот уж не думала, г-н Порох что когда-нибудь в жизни обрадуюсь, увидев вас.
— Понимаю, г-жа Меркульева. Я сам бы еще вчера усомнился в этом. Но мы с вами, хоть и не друзья, а все же и не враги. По одну сторону закона стоим, как говорит наш общий знакомый, г-н Мармеладов. Замечу попутно, что он поведал мне историю про фотографа и портрет бомбистки. Карточка при вас?
— Да, — Лукерья расстегнула пуговицу жакета и сердито топнула. — Что же вы смотрите? Отвернитесь.
— Простите, — следователь потупился и, чтобы скрыть смущение, тоже приложился к фляжке.
Журналистка достала фотографию, спрятанную на груди, разгладила и протянула Пороху.
— Похожа! — он подошел к Клавдии, поднес портрет к ее лицу и сравнил. — Поразительное сходство! Я уж сколько раз пытался, а все мимо, ни одного портрета удачного. А тут — просто на зависть. Повезло тебе, девка. Ответишь по всей строгости за взрыв в «Лоскутной» и полсотни трупов.
Полковник вернулся к Меркульевой.
— А что же вы сразу этот портрет мне не принесли?
Журналистка покраснела.
— Хотела проверить по методу газетчиков… Чтобы полицейские и сыщики… Начали принимать меня всерьез.
— Сыщики, значит, — Порох бросил на нее проницательный взгляд. — Понима-а-аю. И что же, через этот кусок картона вы сумели так быстро найти логово бомбистов?
— Быстро? Я шесть часов ходила из трактира в трактир! В жуткой дыре на задворках, что открыта по ночам, я встретила кучера, который увозил бомбистов от «Лоскутной». Он меня сюда и доставил. А вы как узнали адрес?
— Перетрясли всех аптекарей Москвы. В половине третьего ночи вышли на агитатора Борьку, по прозванию Пижон. Он недавно ходил в народ, как сам выразился — «возмущать умы крестьян». Господи, там умов-то… Вскоре передо мной лежал список бомбистов, с которыми сотрудничал Борька. Среди них значился Фрол Бойчук. Еще несколько вопросов, — Порох посмотрел на свои кулаки с разбитыми костяшками, — и мы узнали про эту халупу.
Он обвел глазами единственную комнату в доме. Слева комод с умывальником и три тюфяка на полу. У противоположной стены узкая кровать, разобранная для сна, и стол, за которым не только обедали, но и собирали снаряды — судя по круглым жестяным коробкам, небрежно сдвинутым в дальний угол. Из-под стола торчат ноги лысого амбала.
— Этот отбегался, — доложил унтер-офицер.
— Точно?
— Еще бы не точно. Вся башка в крови, не дышит. Живых двое — деваха и контуженный. Взяли банду, Илья Петрович!
— Взять-то взяли, да не всех, — Порох, против ожидания, не чувствовал себя триумфатором. — Бойчук где? Где, я вас спрашиваю?
Огонек, скорчившийся на полу, презрительно скривил разбитые губы. Клавдия не шевельнулась, она напоминала ту статую из гостиницы, не столь вызывающе раздетую, но такую же холодную и безжизненную.
Полковник поднял опрокинутую табуретку и сел посреди комнаты. Закурил папиросу.
— Не хотите, значит, по-хорошему? Давайте поговорим обстоятельно, — он хищно оскалился, но тут же вспомнил про журналистку. — А вы, Лукерья Дмитриевна, поезжайте. Сию минуту двух раненых жандармов повезут в больницу, так и вы с ними поезжайте. В санях места много. Поезжайте, вас доставят домой или в редакцию.
— Я хотела бы заехать к нашему общему знакомому, г-ну Мармеладову. Пересказать события этой ночи.
— Вот как? — хмыкнул Порох. — В столь ранний час?! Но можно и к нему, конечно. Что застыл, ротозей? — это уже городовому, которого взяли вместо кучера. — Отвезешь барышню на Пречистенку. К которому дому?
— К десятому.
— К десятому, слыхал? Вези барышню как фарфоровый сервиз! А вы будьте осторожнее, г-жа Меркульева. С вашим везением…
Она не дослушала и вышла, придерживая двумя руками разорванную юбку, чтобы не разлеталась. Через пару минут во дворе грянуло: «Но! Пошли, пошли, свиньи ленивые! Но-о-о!!!» Колокольчики не звякнули, их жандармы на дугу изначально не вешают, поскольку приезжать, чаще всего, нужно тайком.
— А я всегда знал, что мундиры на свиньях ездят, — припечатал Степка. — Подобное к подобному тянется.
Полковник рассмеялся почти дружелюбно.
— Вы бойкий молодой человек. Такие обычно держатся долго. Верите ли, одному переломали пальцы на руках, потом разбили колени. В хлам разбили. Лицо — сплошное кровавое месиво, — он задумчиво выпустил дым. — А все язвил да огрызался. Доктора потом сказали: тронулся умом от боли. Оттого и геройствовал.
Порох щелчком выбросил окурок в окно, встал, прошелся по комнате.
— А вы приятно устроились. Общий котел, — вот он, единственный. Общая спальня. У вас же так принято? Liberte, Egalite, Fraternite [32]. Понимаю-понимаю… Девка тоже общая?
— Не смей так говорить, держиморда! — юноша сорвался с места и замахнулся, чтобы влепить Пороху пощечину, но дюжие жандармы навалились, выкрутили руки за спину. — Клавдия вовсе не девка! Она наша сестра по оружию.
— Великолепно, молодой человек. Просто великолепно, — полковник снова уселся на табуретку и улыбнулся, но не радостно, а как-то зловеще. — Вы показали свое слабое место. Клавдия, значит? Через нее мы всю информацию и получим. Не признается сама, расколетесь вы, лишь бы прекратить мучения сестры по оружию. Боже, как высокопарно!
— Да она упираться не станет, расскажет все, что мы захотим узнать. Правда ведь, милая? — унтер-офицер подошел к Клавдии вплотную, грубо нащупал под платьем ее соски, больно стиснул, да еще и выкрутил вверх. — С нами лишь мертвецы не говорят.
«Мертвецы. Мы все — мертвецы», — мысленно повторяла девушка, обещая себе, что вытерпит пытку и не закричит.
Но она закричала.
В глазах потемнело от боли, а слезы предательски потекли по щекам.
— Клава! Клавочка! — бился Огонек в руках жандармов. — Пустите меня! Пустите ее! Я убью вас, слышите? Убью всех!
