— Что случилось?
— М-мамочки мои! Я убила человека, — нервное напряжение схлынуло, девушка стояла возле трупа на коленях и рыдала. — Приставила дуло к его голове, спустила курок… И теперь он мертвый…
Мармеладов склонился к убитому и, прежде всего, убедился, что тот не дышит. Потом поднял вело-дог и положил в карман сюртука. Лишь после этого обернулся к Лукерье, которая продолжала причитать:
— Мамочки мои! Его жизнь только началась, а я взяла и выбросила ее…
— Это не имеет значения, — оборвал ее сыщик.
Он крепко обнял журналистку за плечи, но говорить старался спокойно, даже излишне сухо, подавляя бурю чувств, клокочущую внутри.
— Вело-дог придумали для того, чтобы отгонять собак. Если бы на вас кинулся бешеный пес, стали бы вы переживать, что пристрелили его?
— Но это же не пес, — всхлипнула Лукерья. — Че… Человек же…
— Только внешне, уверяю вас.
— Вы правда так ду… думаете?
— Ядрена морось! В коридоре обжимаются. Мало вам комнаты? — Серафима пришла из своей каморки под лестницей, на ходу оправляя юбку. — Стрелять-то было зачем? Хозяйка от бессонницы мучается, под утро заснула, а вы тут…
Служанка заметила мертвого бомбиста и осеклась.
— Это кто же его? Ты или… Она, что ль?
Сыщик кивнул.
— Ой, девчушка! Натерпелась, поди, страху-то, — захлопотала Серафима. — А ты чего застыл? В комнату неси, у нее ноги не пойдут. Я за водой сбегаю.
Сыщик подхватил Лукерью, донес до оттоманки, накрыл пледом и присел рядом, на краешек.
— А я ведь видела прежде, как его убивали. В Хапиловке, где бомбисты прятались, — она смотрела в потолок и говорила тихо, безжизненно. Потом вцепилась в руку сыщика и затараторила:
— Я должна пересказать вам все, что услышала!
— Это после успеется.
— Нет, немедленно!
Мармеладов слушал ее скороговорку, не перебивая, пока не пришла Серафима.
— Господи, да чего ты ее одетую-то уложил? — поразилась служанка. — Спишь в костюме, и барышню к тому же приучаешь? Эх, пентюх… Ей же дышать нечем, грудь пинджаком утянута! Все, отойди! Сама ее раздену. Ты пока снотворного накапай, я у хозяйки взяла.
Она протянула пузырек и стакан с водой. Сыщик шагнул к столу, а служанка принялась хлопотать над Лукерьей.
— Не бойся, золотко, все позади. Поспишь и легче станет. Синяки заживут, царапины затянутся. А я пока одёжу твою почищу, юбку залатаю. Будешь красавицей ходить. Спи, милка. Спи-отдыхай!
Она собрала вещи в узел и вышла из комнаты.
Мармеладов считал капли, шевеля губами.
— Девятнадцать… Двадцать. Все.
Подумал и добавил еще две, для надежности. Лукерья послушно выпила из чашки, а потом оттолкнула сыщика кулачками.
— Вы меня не слушали! — возмущенно воскликнула она.
— Слушал. И очень сосредоточенно.
— Ну и что думаете? Я совсем запуталась. Я уже ничего не понимаю. Охранка, бомбисты… Кто прав?
— Да все правы, — сказал Мармеладов. — Кого из них ни спроси, все считают правыми себя, а остальных — лжецами.
— Но все правыми быть не могут!
— Это лет через сто рассудят.
— Бог рассудит?
— Нет. Потомки, которые будут писать историю. А Бог как раз призывал не судить.
Она натянула одеяло до самого подбородка.
— Я так устала от этого ужаса. Хочу уехать из Москвы, как можно дальше.
— Куда же, если не секрет?
— Туда, где не взрывают бомб. В Европу! За это утро я стала старше на тысячу лет. Я поняла, что жизнь может оборваться в любой момент, а потому нужно жить только сегодняшним днем.
Лукерья протянула руки, обняла сыщика за шею и крепко поцеловала его в губы, не обращая внимания на съехавшее одеяло. Но потом отпрянула, испугавшись своего порыва.
— Вы пьяны? — удивленно спросил Мармеладов.
— Если бы! Двух глотков арманьяка маловато, чтобы забыть обо всем. В том числе и о приличиях.
Она отвернулась к стене и задышала ровно, будто уснула. Но через минуту заговорила, не поворачивая головы.
— Вы чёрствый человек, не умеющий оценить глубину чувств настоящей женщины. Но я не держу на вас зла или обиды. Но… Неужели вы, такой умный, и не понимаете простых вещей?! Вы скучнейший человек на всем белом свете, Родион… Романович. Вы… Вы… За-ну-да! И я… вас…
Девушка громко зевнула и на это раз, уже без всякого притворства, провалилась в глубокий сон.
— Ты скажи, головастый, что с упокойником делать? — Серафима бочком протиснулась в комнату, сжимая в руках кочергу. — Нехорошо, что он в коридоре-то лежит. Хозяйка уже послала мальца к околоточному.
— Злится? — спросил сыщик.
— А то! Неистовствует. В ее спокойном и честном доме такие вот безобразия. Ох, обалдуй… За твои выходки потащат нас всех в каталажку.
— С полицией я вопрос улажу, — отмахнулся Мармеладов. — Поеду к полковнику Пороху. Скажи квартальному, что дело это политическое. Пусть убитого отвезут в участок на Солянке. Запомнила?
— Чего же тут запоминать? Порох и Солянка.
— Я мигом обернусь. А ты пока Лушу… Лукерью Дмитриевну одну не оставляй, — в голосе сыщика прорезалось беспокойство. — У того бандита сообщники имеются.
— Пущай сунутся! — она потрясла кочергой. — Ты беги, шебутной. Не сумлевайся, никто сюда не войдет. Разве что хозяйка захочет взглянуть, с кем ты шашни крутишь.
— Я не…
— Беги, говорю! Девица твоя проспит до сумерок, но ей оно на пользу, после всех тревог.
XXXI
— Никак не можно-с! — унтер-офицер заступил дорогу Мармеладову. — Илья Петрович спать изволят.
— Неужели?! — усмехнулся сыщик. — Железный человек заржавел?
— Приехал из Хапиловки, сел к столу, бумаги перебирать, щеку
