таком случае следующую пиесу в Александринку отдам. Или две.
Директор Малого театра г-н Тигаев, едва заслышав голоса в приемной, распахнул дверь кабинета и встретил визитеров радушно, хотя и с некоторым преувеличением. Он вообще, как успел заметить Мармеладов, был склонен доводить все до крайности. Сначала взахлеб хохотал, восторгаясь забавным эпизодом из новой пьесы Островского, но тут же, без малейшего перехода, разрыдался — ведь на премьере спектакля публика не увидит актера Столетова.
— Огромная! Глубочайшая потеря! Невероятная! Для всего русского театра! Как он играл, легко, свободно, словно ветром был… Трагедия! Катастрофа, — заламывал руки Тигаев. А потом, также без единой паузы принял деловой тон. — Конечно, катастрофа. Мы репетируем как каторжане, с утра до вечера. Шутка ли, сам император приедет на премьеру к Рождеству. А как без Михаила Ардалионовича? Он у нас одну из ключевых ролей дает… Давал…
— Позвольте шторы открыть? — перебил его Мармеладов. — У вас тут душновато.
Директор бросил тревожный взгляд на занавешенное окно.
— Позвольте вам этого не позволить. Я недавно перенес изнурительную лихорадку. Доктора велели глаза от яркого света беречь. Потому и свечи жгу средь бела дня.
Сыщик вгляделся в его бледное лицо, отметил нездоровую синеву на щеках, припухшие веки и общую болезненность. Однако никакого сострадания не почувствовал. Враждебность Мармеладова на первый взгляд объяснялась обидой, все-таки директор театра долго отказывал им в приеме, а теперь, глядите-ка, рассыпается в любезностях.
— Уж простите за неудобство.
Тигаев свои извинения обращал к писателю Островскому, подчеркивая, что это единственный человек из присутствующих, чьим мнением он дорожит.
— Что ж, потерпим, — проворчал тот. — А какую пиесу репетируете для императора?
— Так ваш шедевр! Для императора мы всегда готовим лишь самое достойное.
Островскому понравился такой ответ, он пригладил бороду и откинулся на спинку кресла. Но тут же нахмурился.
— У меня, так-то, много шедевров…
— Безусловно! Каждая ваша пьеса — на вес золота, а по тонкости сюжетов и диалогов вы можете соперничать только с самим… — директор вовремя заметил яму, в которую чуть не рухнул, и тут же исправился. — Только с самим собой!
— Да на что мне ваша патока? — вскипел Островский. — Голову не морочьте. Скажите уже, какую пиесу репетируете?
— Так какую вы прислали, такую и репетируем. «Волки и овцы».
— Ах, эту… Эта хорошая, да. А вы ведь, Родион Романович, зарезали в газете моих «Овечек», хе-хе, — писатель улыбнулся критику, хотя при этом и зубами скрипнул. — Не напомните, за что?
— Так у вас, Александр Николаевич, замах в заглавии широкий, а бьете по большей части мимо. Это волки? Скорее уж пауки и мухи. Хоть герои у вас и хищные, но насекомые.
— А что же настоящие волки? Не таковы у них, разве, повадки, как я описал?
— Ничего общего. Волкам наплевать, что о них скажут или подумают другие. Этот хищник, когда голоден, сразу горло рвет, не играет с жертвой. Не выдумывает ничего, не плетет интриги. Про таких если писать, то пьеса слишком короткая получится: догнал, прыгнул, убил. Волки безжалостные, они отнимают чужую жизнь не мучаясь сомнениями. Как бомбисты. Убили Столетова и новое покушение готовят.
— На кого? — с показным интересом спросил Тигаев.
— Следствие дознается, не сомневайтесь.
— А может они уже дознались, просто тайну раскрывать не хотят?
— Может и так, — сыщик улыбнулся и повторил чуть тише. — Может и так.
Директор театра пригорюнился, вспоминая про убийство актера, а потом просветлел лицом:
— Из столицы прислали предписание готовить ложу для императора, да не одну, а… Вы ни за что не угадаете сколько!
— Ну что, две? — лениво предположил Островский.
— Три? — с азартом спросил Митя.
Директор выдержал эффектную паузу и поднял ладонь с растопыренными пальцами.
— Пять, господа. Пять! Александр Николаевич приедет с августейшим семейством. И все три Великих Князя со своими женами. Свита займет и бельэтаж, и бенуар. Никакого сброда на галерке. Только изысканная публика. В кои-то веки Малый императорский театр станет выше Большого! — он раздулся от гордости, но тут же снова опустил плечи. — Что у меня за жизнь, господа? Строил дворец муз. Год за годом, по камушку, по кирпичику. В основании — маститые таланты, башенки из актеров подрастающих, но уже имеющих поклонников. Лелеял мечту, стремился к ней, только забрезжил успех… Но тут этот треклятый взрыв, и в один миг все рушится!
— Как думаете, мог желать смерти Столетова кто-то еще? — задумчиво проговорил сыщик, разглядывая шкап с книгами. — Мы все на бомбистов думаем… Но если это не они?
— А кто? Ревнивый муж? — Тигаев подмигнул, подчеркивая пикантность ситуации. — Но мне очевидно, что все эти графини и княгини становятся любовницами актеров как раз оттого, что собственные мужья уже не проявляют к ним интереса. Так что здесь вы вряд ли найдете повод для убийства. И потом, не станет граф бомбу подбрасывать.
— Но у графа достаточно золота, чтобы нанять убийцу и обставить все так, будто это бомбисты Столетова убили.
— А зачем? Кому мог помешать старый ловелас? Неужели…
Директор замялся, подбирая слова.
— Ох уж эти театральные паузы! — возмутился Островский. — Не тяните кота за хвост.
— Тема-то щекотливая, — оправдывался Тигаев. — Потому и не знаю, как лучше выразить, чтобы вы все поняли правильно, без осуждения. Видите ли, господа, Михаил Ардалионович жил на широкую ногу, посещал самые дорогие рестораны. И хотя в театре ему платили солидные деньги, пропивал он куда больше. Вечно в долгах. Знали бы вы, сколько раз мне приходилось выкупать просроченные векселя, чтобы артиста не потащили в суд. В конце концов, мне это надоело. «Тут вам не ссудная касса!» — заявил я. Думал, Столетов найдет в себе силы исправиться. Но стало хуже. Он и раньше тянул деньги из своих любовниц, а тут увеличил запросы непомерно. Сластолюбивые старухи отказать не могли, тратили на хлыща капиталы своих мужей. Возможно, один из них и убил. Не из ревности, а чтобы
