— В коляске маршала могли найти медные клише, потребные для печатания сторублёвых ассигнаций, ваше величество! А окромя них — бумагу и краску, кои я вкупе с формами передал маршалу через посланного ко мне офицера. Касательно же денежноделательного механизма, то оный в коляске, да и в карете, сообразуясь с его размерами, едва ли бы поместился. Разве что в разъятом виде.
— Что скажешь, Алексей Андреич?
— Ротмистр правду говорит. Печатного станка в коляске маршала Бертье обнаружено не было.
— Имеешь ли ко мне просьбы какие? — ласково посмотрел на Овчарова Александр.
— Осмелюсь молить о крепостной отроковице Акулине, об ней вам докладывал…
— Неволить силою её господ я не вправе… Однако ж Алексей Андреич! Снесись с Коновницыным на сей предмет. Пущай напишет Денис Василичу, а уж тот походатайствует за меня перед сестрою, — улыбнулся Александр. — Ещё чего просишь?
— Желаю вернуться на службу под победоносные знамёна вашего величества!
— Ты уж на ней давно состоишь, впрочем, приказ об том будет приготовлен. Я слышал, ты здесь с невестой?
— Так точно, ваше величество! Получили согласие опекуна и уже объявили помолвку.
— Ежели служить хочешь, венчайтесь после Крещения! [89] Армия днями выступит [90]. Довольно Бонапартию над Европою потешаться! — торжественно произнёс Александр, глаза его заблестели, и кивком головы он отпустил Павла.
В приёмной его окликнул дежурный флигель-адъютант. Под влиянием происшедшего свидания Овчаров не понял, что обращаются к нему, и хотел пройти уж далее, как был остановлен громко повторенным окликом офицера.
— Это вам государь жалует! — С этими словами флигель-адъютант поднёс на серебряном блюде Святого Владимира четвёртой степени с бантом и запечатанный императорской печатью конверт. С затуманенными глазами Павел взял орден и пакет и, пробормотав, что счастлив служить государю и Отечеству, вышел вон.
В усадьбу он вернулся в победительном настроении и приказал Тихону подавать обед.
— Отчего Анна Петровна к столу не выходят? Неужто заболели? — небрежно спросил он надевавшую в сенях валенки Настасью.
— Они уж откушали, барин. Занимаются с Акулькой. Анна Петровна чтению её учат.
— А ты куда?
— Да вот… погулять собралась, покамест солнышко, — озираясь по сторонам, неловко замялась девка.
— Ну, иди, коль собралась, — отпустил её он и прошёл в комнаты.
Отобедав в одиночестве (хорошее настроение всё не покидало его), он поднялся наверх и постучался к Анне. Не отзываясь, она отворила дверь и, полыхнув синевой взгляда, отошла к окну.
— Надеюсь, Акулина выказала примерную усидчивость и прилежание, судя по времени, сколько вы занимались?
— Она послушна и схватывает науку на лету. Ну а вы как? Кажется, вас наградили? — с каменным лицом указала она на красовавшийся на груди Павла отливавший красной эмалью крест.
— Был удостоен высочайшей аудиенции. Государь пожаловал мне Владимира с бантом и десять тысяч ассигнациями, — не замечая её холодности, гордо вымолвил он и непроизвольно выпятил грудь. — Окромя сего, я вновь принят на службу. Посему с помолвкой до́лжно поторопиться. Армия выступает в заграничный поход.
— Примите мои поздравления, сударь, однако ж с помолвкой, как и с венчанием, торопиться нет особливой нужды, — металлическим голосом отвечала Анна, и её взгляд потемнел.
— Отчего ж так?! — недоумённо воззрился на неё Павел.
— А оттого, сударь, что на давешней прогулке ваша прислуга бессовестно обсуждала наш приезд, из которого я узнала много этакого, что заставляет меня усомниться в вас.
— Вы ставите под сомнение нашу будущность?!
— Вы сами поставили её под сомнение! — с горячностью бросила обвинение Анна.
— Помилосердствуйте! Как и когда?! — всё более недоумевал он.
— Ваша девка носит под сердцем прижитое вами в блуде дитя, а вы изволите ломать комедию передо мною!
— Но то случилось задолго до знакомства с вами и было сиюминутным физическим… умопомрачением! — в отчаянии вскричал он.
— Допустим. — Анна на миг смягчилась. — Покойный батюшка мой, да и не он токмо, страдал подобными… э-э-э… умопомрачениями, однако ж, — тут вновь глаза её, как омут, почернели — какое оправдание найдёте, сударь мой, этому?! — в гневной брезгливости швырнула на стол раскрытый конверт Анна.
Это была писанная по-французски записка Эльжбеты, в которой та сетовала на случившуюся мигрень и приглашала Павла посетить её, намекая на давнее желание возобновить старую дружбу. Разочарованная уходом французов и упущенными возможностями замужества, она стала всерьёз рассматривать Овчарова как будущую партию. Узнав же, что ротмистр вернулся не один, а с невестой, она едва сдерживала слёзы, а когда он удостоил их визитом, хладнокровие вовсе покинуло её. Хенрик и пан Владислав, как брат и отец, прекрасно понимали её чувства и советовали покориться судьбе, однако вчера они получили письмо некого анонима, который настоятельно рекомендовал их дочери и сестре не терять надежды и вновь пригласить Павла. Поразмыслив, они уговорили Эльжбету написать ту злосчастную записку, коя и была доставлена в усадьбу.
Дядюшка Мятлев не зря понадеялся на Лёвушку, как и выучил его забавы ради русской грамоте и французскому языку. Опередив приездом в Вильну предмет своих козней, сметливый эконом быстро сориентировался в обстановке и умудрился понравиться старосте Леонтию, обыкновенно весьма недоверчивому к новым людям. Возможно, столичный выговор и обезоруживающая уверенность Лёвушки, а также сочинённая им легенда — ищу, мол, израненного брата, должного находиться где-то здесь, в Вильне — сыграли не последнюю роль. Так или иначе, но даже Тихон не заподозрил подвоха и с радостью взял его в помощники. Когда в усадьбе объявились Овчаров с Анной, тот уже спелся с дворней, узнал нужное про Басю и, владея кой-какой информацией о Кшиштофских, представлял, с какого бока взяться за решение возложенной на него задачи.
Сверх того, он завёл шашни с дурнушкой Настасьей, до этого безуспешно пытавшейся привлечь к себе внимание Пахома. Гравёрных дел мастер стоически не поддавался на её уловки и упорно не желал попадаться в расставленные ею сети. Когда с неровно бившимся сердцем счастливая камеристка прибегала к Лёвушке, он выведывал от неё всё что хотел. Узнав, что ротмистр вернулся из дворца, а барышня занимается с Акулиной, он написал задуманную ранее анонимку и лично отвёз её к Кшиштофским. Казимир принёс письмо неизвестного доброжелателя пану Владиславу, и… колесо закрутилось. Через полтора часа ответная записка Эльжбеты стараниями всё того же Лёвушки оказалась в руках Настасьи, кою та отдала барышне. На вопрос Анны, почему на конверте нет адресата, Настасья лишь повела плечом, с жаром убеждая, что послание предназначено точно ей. Снедаемая любопытством Анна вскрыла конверт и прочла письмо.
— Вы прочитали предназначенное для меня письмо? — глухо спросил Павел, дрожавшей рукой читая записку.
— Меня уверили, что оно адресовано мне. Впрочем, какая нынче разница?! — с горьким сарказмом усмехнулась Анна. — Вижу, вам нечего сказать в своё оправдание!
— Мне нечего сказать вам помимо того, что я люблю вас и одну лишь вас! — с надрывом в голосе воскликнул он, бросился на колени и, ухватившись за подол её платья, принялся страстно целовать его.
— Полноте, сударь! Что вы делаете?! Оставьте меня! — рискуя остаться в неглиже, пятилась назад Анна.
— Скажите, что всё вздор и ваше отношение ко мне не переменилось! — отчаянно молил Павел, не отнимая рук от подола.
— Поклянитесь, что я не увижу, вы слышите, не увижу никогда той девки, а что касаемо жаждущей вашего общества полячки…
— Я напишу ей, что женюсь и отношений между нами быть не может! А девку отошлю на дальний хутор, прямо завтра и отошлю!
— Грех её такую трогать, — взгляд Анны посветлел, — однако ж сделайте милость, чтоб мы с ней не видались. А как родит — отсылайте! И поднимитесь с колен, наконец! Акулина, поди, уж проснулась и может зайти! А теперь, — она дождалась, пока он встанет, — расскажите по порядку, как прошла аудиенция? — Свидание с императором живо занимало Анну, и ей не терпелось узнать подробности.
