— Значица, помирились? — недоверчиво оглядывая запыхавшуюся Настасью, вопрошал Лёвушка, небрежно опершись мощной спиной о бревенчатую стену конюшни.
— Помирились, свет мой ясный, помирились! Да что помирились, венчаться вздумали! — влюблёнными глазами пожирала она конюха.
— Когда ж, узнала? — Он буравил её недоверчивым взглядом.
— Точно сказать не могу, соколик мой, но в церковь уж человека послали, кажись, сам староста Леонтий поехали.
— Стало быть, венчаться опосля Крещения будут? — невольно побагровел он.
— Опосля, любовь моя, опосля, тока в день какой, покамест не знамо. Об том староста должон ведать, как от батюшки воротится. Тогда ж и об помолвке скажут.
— Ладнось, спасибочки и на том, — бросил Лёвушка, озираясь по сторонам и показывая всем своим видом, что спешит.
— А как жесь я?.. — обиженно заморгала готовая пустить слезу горничная.
— А… Ты вот что. Ступай к барышне, покамест тебя не спохватились, а завтра сюды приходи, помилуемся, — деловито пообещал он и, точно медведь, притянув к себе затрепетавшую Настасью, крепко поцеловал её в губы.
Напутствуя эконома, Мятлев наставлял его любыми средствами расстроить замужество племянницы, однако не сообщил, как сподручнее осуществить задуманное. Под предлогом опасностей дороги он снабдил его дуэльным гарнитуром замечательной французской работы: «Мало ли что в пути приключится, не ровён час, лихие люди аль французы какие отставшие нападут», — а также вручил крошечный пузырёк с ядом. «Коли пистолеты пустить в дело сочтёшь затруднительным, вот тебе скляночка. Капнешь толику в чай, вино али кофей — человек и пропал!» — обнажил свои истинные намерения Пётр Василич, при этом глаза его горели злобным мстительным блеском…
Павел не стал тянуть с ответом Эльжбете и меж свадебных хлопот составил письмо в форме приглашения, адресовав его семейству Кшиштофских. Он решил позвать их всех на помолвку, сделав вид, что не понял красноречивых намёков панны. К тому же у него возникла мысль попросить пана Владислава прислать ему пару-другую бутылок венгерского, коим он намедни угощался. С письмом в усадьбу Кшиштофских он отрядил Лёвушку.
— Отдашь дворецкому Казимиру и подождёшь ответа! — коротко приказал Овчаров, выходя из конюшни, куда он, по обыкновению, заглядывал проведать любимца Бурана. — Да, и возьми дрожки! Ежели передадут вино, не дай Бог, разобьёшь по дороге, коли верхом поскачешь!
Отвесив низкий поклон, конюх скрылся в конюшне и, с величайшей осторожностью надломив сургуч, пробежал глазами извлечённое из конверта письмо. По мере чтения его физиономия сменяла множество выражений, пока флёр озабоченности не покрыл её. «Чёрт! Ведь их дворецкий видел меня! — напряжённо размышлял Лёвушка, придавая конверту первозданный вид. — Значица, надобно мне голос изменить да в одёжку подряннее облачиться!»
Казимир не узнал в надвинутой на самые глаза мохнатой ямщицкой шапке и грубой сермяге давешнего письмоносца, кашлявшего через каждое слово. Спустя четверть часа ответ ясновельможных соседей, засунутый Лёвушкой в рукав, и коробка янтарного токая, уложенная в дрожки и заботливо укрытая рогожей, по замороженной колее катились в Овчаровку…
Обручение отмечали скромно. Кшиштофские в полном составе, батюшка местной церкви и духовник Павла Филарет, ну и, разумеется, Чернышёв, привезший устное поздравление государя и указ о внеочередном производстве Овчарова в подполковники [91], почтили праздничный стол своим присутствием. Сражённый красотой Эльжбеты Чернышёв целый вечер рассыпался в любезностях и галантно ухаживал за ней, и та не пожалела, что приняла приглашение, которое поначалу оскорбило её. Польщённые вниманием к Эльжбете со стороны приближённой к царю особы поляки пребывали в отменном расположении духа. Лишь изредка чело пана Владислава омрачала мимолётная тень. Мысль об анонимном послании болезненно покалывала его. Переводя взгляд с одного лица на другое, он силился разгадать мучившую его загадку, однако признавался себе, что едва ли кто из присутствующих имел причину измыслить содеянное. Как отец и благородный шляхтич, он чувствовал вину перед Эльжбетой, которую, вопреки её воле, заставил написать Павлу. Однако при виде дочери, весело и оживлённо болтавшей с рыжеусым красавцем генералом, явно увлечённым ею, его сердце билось ровнее и зудящая тревога отступала.
Хенрик тоже быстро освоился и, познакомившись с Анной, испытывал искреннюю радость за Овчарова. Даже отец Филарет, в миру угрюмый и неразговорчивый, сегодня был не похож на себя, много шутил, да и пил отнюдь не кагор, а отдавал щедрую дань венгерскому. За столом прислуживали Тихон и данный ему в помощь денщик Чернышёва Прошка, вымуштрованный для подобных надобностей барином. Общее настроение не разделяла лишь оставшаяся при Акулине Настасья. Непоседливый ребёнок мешал ей исполнять поручение конюха — подслушивать ведшиеся в столовой разговоры.
Боясь заслужить немилость любовника и порядком изведясь, она упросила Пахома заняться Акулиной, а сама обратилась в слух. Не находил себе места и слонявшийся у конюшни Лёвушка, поминутно кидавший беспокойные взоры на господский дом. Содержимое ядовитого пузырька перекочевало в одну из бутылок токайского, и, томимый тревожным ожиданием, он нервно расхаживал вдоль конюшни и, не замечая трескучего мороза, напряжённо вглядывался в черноту сада. Трепетавший под торопливыми шагами огонь факела и характерный снежный хруст положили конец его мукам.
— Ну?! — горя нетерпением, подбежал к камеристке Лёвушка.
— Разъехались, — равнодушно выдохнула та.
— Как?! — безумными глазами вперился в неё конюх.
— Да так, — пожала плечами Настасья. — Наелись, напились, его превосходительству, кажись, соседка ихняя приглянулась. Панна…
— Да Бог с ней, с ихней панной, ты дело говори! — во всё возрастающем возбуждении грубо оборвал её он.
— Да я жесь и говорю, — поджала губки обидевшаяся Настасья.
— Ладно, не дуйся, вина-то много выпили? — взял себя в руки Лёвушка.
— Оден кагор остался, который батюшка не допили, а так всё до последней бутылочки испили.
— Никому дурно-то не стало?!
— С чаво дурно-то?! — Настасья простодушно недоумевала, что у неё хочет выпытать свет её Лёвушка. — Вино венгерское поляки соседские прислали, кагор сами отец Филарет привезли, в храме освящённый, ну а шампанское Павел Михайлович в городе купили. Его превосходительство с барином да поляками всё и выпили, а тут им и батюшка подмогли!
— А где сейчас батюшка? — рассеянно спросил окончательно сбитый с толку конюх.
— Дык уехали уж. Поначалу ляхи, а опосля них и он засобирался.
— А остатние?! — плохо соображал Лёвушка.
— Кто ж остатние, соколик мой ненаглядный?! Его превосходительство к себе в комнаты ушли, они ж здесь квартируют, других гостей-то и не было!
— Ладно уж, иди ко мне, бестолковщина! — плюнув на бесполезные расспросы, грубо потянул он к себе Настасью, увлекая её, обомлевшую, в тёплую темь конюшни…
Целый вечер Тихон топтался возле стола, глотая слюну при виде токайского, к которому пристрастился со времён похода с барином в Европу осенью 1805 года. Отправляясь на кухню за следующей партией, он решил приберечь бутылочку. «Итак уж выпили через край, пора б и честь знать! А ежели чаво, я им шампанского вынесу. Вон скока бутылей непочатых!» — рассудил Тихон, возвращаясь к веселящимся гостям. Когда вслед за Кшиштофскими со двора укатил порядком припозднившийся и разомлевший отец Филарет, он вновь заглянул на кухню. Прохор ушёл спать, одна кухарка Параскева возилась у плиты и не смотрела в его сторону. Сунув вино за пазуху, он поспешил к себе…
В последнюю минуту Лёвушка побоялся довериться Настасье и поручить пузырёк, равно как и его будущих жертв, её заботам. «Полно с неё, хватит и того, что знает, а то, не ровён час, сболтнёт барышне!» — размыслил он, решив собственноручно влить яд в одну из бутылок. То, что могут погибнуть ни в чём не повинные гости, мало беспокоило конюха.
