— Ну что, Тихон! Как тут без меня жили-поживали? Хозяйство, поди, в расстройстве? — после первых приветствий спросил пересевший в дрожки старого слуги Павел.
— Господь с вами, барин! И откель вы такое взяли?! — с искренней укоризной в глазах возмутился преданный слуга. — Оранжерею вашу нехристи разорили, это правда, виноват, не доглядел, а в остатнем порядок, ваш высокоблагородь, хоть старосту, хоть кого спроси! Да, чутка запамятовал! Конюха нового к работе определили. Мужик степенный, за скотиной ходит справно. Тока одна вот незадача приключилась… — заменжевался Тихон.
— Что за незадача, докладывай! — враз посуровел Павел.
— Не изволь гневаться, ваш высокоблагородь, но вины моей в том нету. Постояльцы в доме живут. Кавалерийский хенерал какой-то с денщиком. Говорят, сам Кутузов их к нам определил.
— И всё ты врёшь, Тихон! Фельдмаршал подобными комиссиями не занимается.
— Можа, и не Кутузов, а кто из яво хенералов их на постой к нам определил, мне энто не ведомо.
— Полно вздор молоть, ведомо — не ведомо, а отчего тела до сих пор не погребены? — указывая на торчавшие из-под снега руки и головы убитых и замёрзших неприятелей, а также обледенелые запорошённые туши падших лошадей, лежавшие вдоль дороги, спросил хмурившийся Павел.
— Так тел энтих несметные тыщи, барин! Разве одним днём уберёшь?!
— В Москве их, к примеру, сжигают.
— Можа, в Москве и сжигают, тока здесь разок тоже посжигали да перестали, поелику большой конфуз вышел.
— И каков-таков конфуз мог от сжигания трупов приключится? — удивился Овчаров.
— А таков! — с важностью объяснял Тихон. — Как костры занялись, смрадный дымище город застилать зачал, так что обыватели все как один энтому сжиганию воспротивились. Так что тела все таперича повелели за город свозить и в землю погребать. А мороз-то трескучий землю намертво сковал, лопатой не ковырнёшь, да и ломом затруднительно. Вот и лежат они, неприкаянные, до первой оттепели.
— И в городе, где государь, мертвяки неубранные есть?! — изумился Овчаров.
— Насчёт энтого не скажу, ведаю тока, что, когда государь-ампиратор прибыть изволили, тела стали с поспешанием убирать, а вот убрали их все аль нет — энто мне неведомо. Зато деревяшки все — лафеты, передки, ящики зарядные, колёса от повозок и карет, да и сами кареты — на костры да печки позабирали. Холода-то лютущие!
— Да, морозец знатный! Давненько такого в наших краях не стояло!
— Вестимо, барин, давно, — согласился Тихон, направляя дрожки по засаженной липами аллее в открытые ворота усадьбы.
Комнаты для дорогих гостей были приготовлены на втором этаже, и Анна с Акулиной и Настасьей не мешкая поднялись к себе. Овчаров думал познакомится с постояльцем, но его не оказалось дома.
— Вестимо, в город с денщиком ускакали, — объявил всезнающий Тихон, с участием поглядывая на продрогших до костей возниц. — Щас баню истоплю, ишь как озябли на морозе! Идёмте со мной, тока подсобите дров наколоть, заодно и согреетесь, пока банька поспевает!
Не успел Павел выйти из бани и облачиться в мундир, как в усадьбу прискакал дворецкий Кшиштофских Казимир с приглашением от пана Владислава. «Что ж, съезжу к соседям да проведаю Хенрика, раз они так просят, покамест мои дамы отдыхают», — подумал он, выводя из конюшни осёдланного и обихоженного новым конюхом красавца Бурана.
Приём, оказанный Кшиштофскими, превзошёл его ожидания. Полный тонких блюд и превосходных вин стол (и где они только всю эту снедь достали?!), накрытый в большой гостиной, удовлетворил бы вкус строгого гурмана, а благодарные лица хозяев и подчёркнутое, порой излишнее внимание к его скромной персоне со стороны пана Владислава и самого Хенрика заставляли Овчарова испытывать неловкость. Одна Эльжбета была рассеянна, натянуто улыбалась, часто хмурилась и, когда принесли десерт, ушла к себе, сославшись на мигрень. Впрочем, её настроение, хорошее иль дурное, не слишком заботило влюблённого в другую женщину Павла. С уходом Эльжбеты беседа потекла живей и свободней.
— А как тебе удалось остаться… э-э-э… незапятнанным, ежели не секрет? — долго искал нужное, дабы не обидеть гостя, слово пан Хенрик.
— Может, и секрет, — с загадочной миной обвёл взглядом присутствующих Павел, — но вам скажу. После счастливого освобождения из подземной тюрьмы смоленской крепости я выполнял задание русского командования. Рассказать больше — увольте, не могу, война, насколько я сужу, ещё не окончилась.
— Точно так! — с готовностью подтвердил пан Владислав, тогда как его сын, сражённый услышанным признанием, в великом замешательстве взирал на Овчарова. — Наши квартиранты полны решимости продолжить поход и только говорят об том, — подхватил мысль гостя Кшиштофский-старший.
— Не сочтите и меня неучтивым, — посмотрел он в глаза хозяевам, — как власти относятся к вам после…
— Можете не продолжать, Поль, мы отлично поняли, о чём идёт речь, — махнул рукой пан Владислав. — Вы, верно, не знаете, поскольку были в пути. Император Александр подписал двенадцатого дня высочайший манифест о всемилостивейшем прощении воевавших на стороне Наполеона поляков. В свой день рождения подписал, — многозначительно добавил он.
— Что ж, добже, добже, ежели так. Государь милосерден и принял справедливое решение, — дипломатично проронил Овчаров. — А что ваши постояльцы, кто они?
— Штаб-офицеры Главной квартиры, — открыл рот после первого потрясения пан Хенрик. — А твой квартирант разве не говорил тебе? Он днями был у нас и справлялся о твоей милости.
— К сожалению, не имел удовольствия с ним познакомиться. Он нынче в Вильне.
— Так он знает тебя и сообщил нам, что вы давно знакомы! — радостно воскликнул Кшиштофский-младший.
— Как его имя?
— Генерал-майор Чернышёв, адъютант его величества императора Александра, — недоумённо передёрнул плечами пан Хенрик, дивясь незадачливости друга детства.
— А-а-а… тогда всё ясно! Он действительно знакомый мне. — Павел задумался: «Стало быть, господин флигель-адъютант и кавалергардии полковник в генералы вышел. И мой постоялец! Что ж, пожалуй, и к лучшему!»
— Не угодно ли ещё токайского иль, может, коньяку? — учтиво предложил Кшиштофский-старший, указывая сновавшему подле стола официанту на пустую рюмку Овчарова.
— Благодарю вас, пан Владислав, и тебя, Хенрик, но я должен откланяться! — Ему так не терпелось встретиться с Чернышёвым, что он готов был пожертвовать отборным коньяком, оставленным семейству Кшиштофских их французскими покровителями.
— Что ж, дела службы превыше всего! — не стал настаивать поляк. — Примите нашу искреннюю благодарность, и, коли… — на секунду запнулся пан Владислав, — вам представится возможность, замолвите словечко за нас перед паном генералом, — покраснел до корней волос он, наступая на собственную гордость.
— Не премину! — бодро попрощался с хозяевами Овчаров и вышел из гостиной.
«Видать, не шибко панове на прощение царское уповают!» — улыбался в усы он.
Пока он визитировал Кшиштофских, Анна с Настасьей и Акулиной приняли ванну (благо Тихон расстарался!) и легли почивать в своих комнатах. Проснувшись, они с аппетитом отобедали и спустились в сад, намереваясь осмотреть усадьбу. Приехавший из города староста Леонтий взял на себя обязанности провожатого. Несмотря на мороз, гулять по расчищенным, прихотливо убранным дорожкам было одно удовольствие, и освободившаяся от строгой опеки Акулина радостно понеслась вперёд, оглашая околоток звонкими возгласами. Настасья побежала за ней, тогда как сопутствуемая Леонтием Анна неспешно шла позади, с интересом внимая рассказу старосты. Широко рассыпавшаяся по парку дворня внимательно наблюдала за гостями. Среди любопытствующих находился и Лёвушка, оказавшийся тем самым нанявшимся недавно конюхом и взятый Тихоном к себе в помощники.
— Глядите, глядите, неужто столичная панночка нашей барыней будет?! А панёнка, поди, тогда чья?! — кивая на резвившуюся Акулину, недоумённо вопрошали сгоравшие от любопытства бабы.
