Катенька вернулась, неся в руках стакан с водой и распечатанный порошок.
Артистка выпила, мельком посмотрела на девушку.
— Пьяная была?
— Немного, — деликатно ответила та.
— Больше не разрешай мне пить. Иначе сопьюсь. — Табба двинулась в сторону столовой, по пути спросила: — Из театра не звонили?
— Нет, не звонили, барыня.
— Сволочи.
Она уселась за пустой стол, попросила:
— Какой-нибудь бульончик.
— Сейчас сделаю.
— Лучше куриный.
— Непременно, — кивнула прислуга, затем нерешительно сообщила: — А у нас, барыня, почти не осталось денег. Вечером приходил хозяин, очень гневался.
Табба удивленно посмотрела на нее.
— Как… не осталось?
— Кончились. На еду, на вино. На извозчиков.
Артистка подумала о чем-то, стуча накрашенными ногтями по столу, сказала Катеньке:
— Приготовь платье на выход. И вызови экипаж. Я кой-куда съезжу.
* * *
Изящная белая повозка с бывшей примой катилась по Невскому, Табба сидела в ней непринужденно и элегантно, вуаль, упавшая на глаза из-под шляпки, нежно щекотала лицо.
Справа и слева мелькала гуляющая публика, проносились навстречу экипажи и редкие автомобили, били по глазам витрины магазинов, от продуктовых до ювелирных. Артистка не беспокоила извозчика, она выбирала наиболее подходящий вариант магазина, возле которого ей следовало бы остановиться.
Когда с Невского повернули на Литейный, в глаза сразу бросилась реклама ювелирных украшений от Абрама Циммермана — метровой высоты, по-одесски яркая.
— Останови, — толкнула извозчика в спину Табба.
Тот послушно выполнил ее пожелание, подкатил почти вплотную в бордюру, соскочил с козел, помог девушке спуститься на землю.
— Мадам ждать?
— Полчаса.
Швейцар, увидев красивую, хорошо одетую молодую особу, предупредительно распахнул двери, жестом пригласил в зал.
Покупателей здесь было мало, на вошедшую модную девушку сразу обратил внимание Мойша, вышел из-за прилавка, расшаркался.
— Милости просим, что желаете? — произнес он с очевидным южным говором, смешав вместе приветствие и вопрос.
— Желаю посмотреть, — бросила она и направилась к прилавку с дорогими украшениями.
Мойша не отставал.
— Жемчуг, бриллианты, изумруд, сапфир, рубин, — тараторил он без умолку, — ожерелье, кулоны, перстни, браслеты…
— Можете оставить меня в покое? — раздраженно спросила девушка.
— Я пытаюсь всего лишь помочь вам, — удивился парень.
— Не надо, я сама.
— Мойша, не утомляй дамочку своим видом! — подал голос отец, наблюдавший издали за происходящим. — Пусть она сама все поймет и попробует. — И занялся своей клиенткой.
— Но папа…
— Стой в шаге и молчи!
Табба подошла к прилавку вплотную, от обилия и дороговизны изделий у нее на миг даже закружилась голова.
Мойша стоял сзади, выжидательно наблюдал за красивой девушкой.
— И на чем остановились ваши прекрасные глаза? — не выдержал он наконец.
— Покажите это ожерелье, — ткнула артистка в изделие, усыпанное россыпью бриллиантов.
— О, у вас вкус на целых сто пятьдесят рублей.
Продавец достал желаемое украшение, положил перед девушкой на стекло. Она взяла его в руки, приложила к шее, полюбовалась в зеркало.
— И, пожалуйста, этот перстень.
— Вы бьете прямо в одну и ту же цену! — удивился Мойша. — Эта штучка тоже стоит сто пятьдесят.
Табба натянуто улыбнулась ему, надела перстень на один палец, затем на второй.
— Очень хорошо, — произнесла она и показала на дорогой браслет. — И еще это, пожалуйста.
Продавец удивленно уставился на нее.
— Вы хотите сказать, что берете все эти вещи?
— Кое-что возьму. Не все, но кое-что. — От волнения горло Таббы вдруг сжалось. Она тут же показала на второй браслет. — И этот браслет.
— От ваших кульбитов у меня кружится голова, — засмеялся Мойша и полез под стекло доставать требуемые украшения. — Если женщина приходит в этот магазин, она сразу же становится сумасшедшей.
Видя занятость продавца, артистка ловко смахнула с прилавка бриллиантовый перстень, не заметив за спиной Циммермана-старшего.
— Мадам, — произнес тот, — что вы сейчас сделали?
— Папа, я достаю браслеты, которые так ударили в голову мадемуазель, — не понял сын.
— Я не к тебе обращаюсь, Мойша, а к девушке, — ответил Абрам и повторил свой вопрос: — Так что вы сделали, мадам, только что?
— Я вас не понимаю, — в растерянности пожала плечами девушка.
— Я вас тоже. Молодая, красивая и уже воровка. Зачем вам это, мадам?
— Кто воровка? — вспыхнула Табба. — Я — воровка?
— Папа, вы опять наступили на вашу любимую тему? — возмутился Мойша, раскладывая браслеты. — Зачем, папа?.. Вы же распугаете всех порядочных клиентов!
— Порядочный клиент, Мойша, приносит деньги в магазин, а не уносит их из-под твоего носа! — спокойно объяснил Абрам и распорядился: — Выверните сумочку, мадам.
— Я сейчас вызову полицию!
— И правильно сделаете, потому что вас сразу заберут в участок. Выверните сумочку!
— Вы знаете, кто я?!
— Да, я вас сразу узнал. Вы артистка, которую выгнали из театра за то, что вы дочка воровки!
— Папа, о чем вы говорите? — воскликнул Мойша. — Это, по-моему, мадемуазель Бессмертная?
— Это, Мойша, мадемуазель воровка. А ее родная мамочка уже несколько дней кушает баланду в любимых русским народом Крестах. — И Циммерман вдруг визгливо закричал: — Выверните сейчас же сумочку, иначе ваше место уже греют в тех самых Крестах!
Кусая губы и едва сдерживая плач от стыда и ужаса, Табба вытряхнула содержимое сумочки, и вместе с женскими причиндалами на стекло выкатился перстень стоимостью сто пятьдесят рублей. Мойша тут же подобрал его, удивленно произнес:
— Папа, я хотел в нее влюбиться, а она действительно воровка!
— Потому что ты идиот, Мойша, — заключил привычно отец и распорядился: — Зови городового, пусть сделает прогулочку с мадам в полицию. Думаю, ее давно уже там ждут!
— Нет. Прошу вас, умоляю. Не надо! — Табба плакала.
— Папа, она плачет, — заметил сочувственно Мойша.
— А я, Мойша, тоже плачу, когда у меня из-под носа крадут мои бриллианты. Ее мамочка нагрела недавно свои золотые ручки здесь, и что мы с этого, Мойша, имели?
Пара клиентов магазина наблюдали за происходящим с интересом и осуждением.
— Но я все вернула! — Артистка захлебывалась от слез.
— За это, конечно, спасибо, но главное спасибо скажут в полиции мне, старому еврею. — Абрам вцепился в руку девушки, снова крикнул сыну: — Чего стоишь, идиот?.. Беги за городовым!
Мойша рванул к выходу и в дверях вдруг столкнулся с графом Кудеяровым-младшим, входившим сюда в сопровождении молодой девушки.
— Вы не видали здесь рядом городового? — спросил продавец.
— А что стряслось? — удивился граф.
— Пришла мадемуазель, которая оказалась воровкой.
— Кто воровка? — Константин бесцеремонно оставил свою спутницу, подошел к плачущей артистке. — Вас обвиняют в воровстве?
— Да, — сквозь слезы ответила та. — Хотят отправить в полицию. Помогите мне, граф.
Мойша стоял в дверях, ожидая, чем все это закончится.
Кудеяров повернулся к хозяину магазина.
— Что здесь стряслось?
— Эта молодая дамочка, — подробно стал объяснять тот, — оказалась не просто воровкой, а дочкой той самой Соньки Золотой Ручки, которую недавно пригласила в Кресты полиция. Когда-то в Одессе Сонька Золотая Ручка…
— Что она у вас украла? — прервал его граф.
— Вот этот перстень, который Мойша любезно показал ей, а она бессовестно отправила его в свою сумочку.
— Это нечаянно. Клянусь… — плакала Табба. — Стояла у прилавка, зацепила рукавом, и перстень упал.
— Это как в цирке, — засмеялся Абрам. — Думаешь, что все артисты, а кругом, получается, одни поцы.
— Так я не понимаю, — не выдержал Мойша, — звать городового или пусть себе отдыхает?
— Сколько стоит перстень? — спросил Кудеяров Циммермана-отца.
— Двести рублей, уважаемый, — не моргнув, соврал тот.
— Но здесь обозначено сто пятьдесят!
— Сто пятьдесят за изделие. А пятьдесят за то, чтоб мадам вытерла слезы и успокоила мое больное сердце.
Константин достал бумажник, вытащил оттуда двести рублей.
— Премного благодарствую, — поклонился Абрам и махнул сыну. — Иди за прилавок, учись, как надо работать с клиентом.
Кудеяров кивнул спутнице, чтоб ждала, отвел Таббу в сторону, вложил ей перстень в ладонь.
— Подарок.
— Благодарю, — сквозь слезы улыбнулась она. — Вы меня спасли.
— Что, совсем плохо?
— Плохо. Выгоняют из квартиры. Нечем платить. — На глаза девушки снова навернулись слезы.
