же время мучительных, ведь то, что случилось на диване в оружейной, вряд ли удалось бы повторить. «Нет, вряд ли Фортуна сможет помочь, – подумал поручик. – Ведь мне уезжать в деревню совсем скоро, а генеральша в такую глушь не поедет».
Ржевский вспомнил всё до мельчайших подробностей: и пухлые губы, и покатые плечи, и необъятную грудь (а впрочем, очень даже объятную!), и мягкие ягодицы, и всё то, что по соседству с ними… Но подобрать слов так и не смог. Он уже хотел извиниться перед Шмелиным за то, что рассказать не сумеет, но вдруг увидел лицо собеседника. Шмелин выглядел таким восхищённым, будто сумел тайно заглянуть в женскую баню. Но смотрел-то в лицо поручика! Судя по всему, следил за мимикой в те мгновения, пока поручик предавался воспоминаниям.
– Значит, это настолько хорошо? – спросил Шмелин.
– Да, – ответил Ржевский.
– Я так и думал! – в восторге воскликнул Шмелин, но сразу погрустнел.
И тогда поручик решил, что если сам не может вкусить блаженство с красивейшей женщиной Твери, то должен устроить счастье своего товарища. Это будет по-гусарски, по законам гусарского братства.
– А почему бы тебе самому не перейти в наступление на генеральшу? – спросил Ржевский.
– Ей это наверняка не понравится, – засомневался Шмелин. – Даже когда я ничего не делаю, она сердится, а если сделаю, как ты предлагаешь…
– Да потому и сердится, что ты ничего не делаешь! – перебил поручик. – А ты начни делать! Гусар ты или кто?
– А если она опять рассердится?
– А ты будь смелее.
– А если она примет мои ухаживания холодно?
– А ты будь ещё смелее!
– А если она прямо скажет, что у меня нет никакой надежды?
– А ты будь ещё смелее!
– А если она потребует от мужа, чтоб он больше меня не приглашал?
– А ты будь ещё смелее! Что тебе терять?
– И впрямь нечего, – согласился Шмелин.
В залу, где по-прежнему сидели за столом Ветвистороговы, он вошёл уверенной поступью. Так приговорённый идёт к эшафоту, зная, что казнь не отсрочить и не отменить. Однако и лицо у Шмелина было, как у приговорённого, поэтому Ржевский, вошедший следом, ободряюще похлопал приятеля по плечу, чтобы тот сделал лицо попроще.
Далее оба гостя снова уселись за стол и сделали это настолько уверенно, что Ветвистороговы поначалу не заметили – гости поменялись местами: теперь Шмелин сидел возле генеральши, а Ржевскому досталось место между Шмелиным и генералом.
– Я хотела бы знать, – произнесла генеральша, томно глядя на Ржевского, – можно ли мне рассказать моим знакомым то, что мы с мужем услышали от вас. Это тайна или не тай… Ай! – вдруг вскрикнула она.
– Что случилось, Зоя Павловна? – всполошился генерал.
– Мне показалось, что меня ущипнули за ногу, – ответила Ветвисторогова, посмотрев в сторону Шмелина, но тот сидел с таким невозмутимым видом, что она повторила: – Да, показалось. Простите, господа.
– Ничего, бывает, – спокойно произнёс Ржевский.
– Так могу ли я рассказывать вашу историю? – продолжала генеральша, глядя на поручика. – Это же страх, как интересно, просто страх… Ах! – она опять вскрикнула.
– Что такое, Зоя Павловна? – опять всполошился генерал.
– Мне показалось, что меня погладили по колену, – пробормотала Ветвисторогова и опять посмотрела на Шмелина. На этот раз – с почти не скрываемым удивлением, а тот так сильно опустил глаза, будто хотел разглядеть собственные усы. – Да, показалось, – решительно заключила она. – Ещё раз простите, господа. Наверное, это опять мои нервы. Я так разволновалась, слушая рассказ о преступлении, что теперь мне чудится всякое.
– Ничего, бывает. – Ржевский пожал плечами.
– Так вы даёте мне разрешение? – в который раз спросила Ветвисторогова у поручика. – Если да, то я была бы вам крайне, просто край… Ай! – пискнула она.
– Что опять, Зоя Павловна? – спросил генерал с нешуточным беспокойством.
– Нет, это просто наваждение! – вскричала генеральша и вскочила из-за стола. – Господа, мне только что показалось, что меня кто-то потрогал за… Не могу произнести этого слова в приличном обществе.
– А что за слово? Намекните, – попросил Ржевский.
– Созвучно со словом «ягода», – сказала Ветвисторогова.
– А разве это неприличное слово? – удивился поручик. – Вон даже генерал недавно вспоминал прекрасную пословицу: ягодица – штука мягкая, но кость в ней всё равно есть.
– Я сказал «у каждой ягоды своя косточка», – возразил генерал.
– А разве это не та же самая пословица? – не понял Ржевский.
– Нет, – сказал Ветвисторогов. – Поэтому попрошу в присутствии моей жены неприличными словами не выражаться.
– Господа, – подала голос генеральша, продолжавшая стоять, – вы можете выражаться, как хотите, потому что я вынуждена вас покинуть. Нервы совсем расшалились. Пойду к себе в спальню и прилягу. – Дойдя до дверей, она обернулась. – Александр Аполлонович, так вы даёте мне разрешение?
– Делайте всё, что доставит вам удовольствие, Зоя Павловна, – ответил поручик, хоть и не знал точно, что же сейчас разрешил генеральше.
– Ну ладно, – сказал генерал, – посидим без женского общества. – Однако после ухода Ветвистороговой разговор плохо вязался.
Ржевский начал откланиваться, сославшись на то, что приглашён на обед к губернатору и боится опоздать.
Шмелин откланялся тоже, однако история на этом не закончилась. В передней поручик, взяв у лакея свою шубу, увидел, что Шмелин вместе со своей шинелью получил записку.
После того, как оба приятеля вышли на крыльцо генеральского дома, Шмелин развернул листок и переменился в лице.
– Что такое? – спросил Ржевский.
– Это от неё, – ответил Шмелин изменившимся от волнения голосом. – Но что я ей скажу?
Записка была короткой: «Господин Шмелин, я требую, чтобы Вы немедленно явились ко мне и объяснили своё недостойное поведение. Моя горничная встретит Вас на крыльце и проводит ко мне в спальню так, чтобы муж не видел. Незачем вмешивать его в это дело».
– Немедленно, – почти со страхом повторил Шмелин слово из послания. – Но что я ей скажу? Я так долго этого ждал, а теперь не знаю, что сказать…
– Тогда просто покажи, – посоветовал Ржевский.
– Что показать? Мои чувства? Но как? – не понял Шмелин.
– Наглядно, – сказал поручик. – Штаны сними.
