другом ошиблись. Вы говорили, что Сесиль – красавица, а она… – Поручик скорбно вздохнул. – В общем, не красавица.
– Я говорил только о героине романа.
– Вы говорили так, будто есть надежда, что сходства с этой героиней окажется больше. А оказалось, что вот совсем…
– Совсем не красавица?
– Совсем. – Ржевский опять вздохнул и продолжил признаваться. – Будь она красавица, я бы ещё подумал, жениться ли, но на такой девице – нет, это невозможно! Я же просто не смогу выполнять супружеские обязанности, потому что… ну вот совсем!
– Понимаю, – Тайницкий кивнул.
– А если о моих затруднениях с ней станет известно, то может пойти слух, что поручик Ржевский уже не тот. Ведь в понятии общественности я могу хоть в дупло, то есть с любой женщиной, а тут выяснится… Это же удар по репутации!
– Понимаю, – Тайницкий снова кивнул.
– И не только в этом дело! – Ржевскому запоздало пришло в голову одно важное соображение. – Красавицы России меня не поймут. Если я женюсь на некрасавице, они решат, что я женился из-за денег, а я даже не спрашивал у губернатора, есть ли приданое, потому что Ржевский не продаётся и не покупается. – Поручик гордо выпрямился на стуле. – Это тоже часть моей репутации! А вы знаете, что ржевские купцы, чтобы я не беспокоил их жён и дочек, мне предлагали двадцать тысяч рублей серебром в обмен на моё обещание более не появляться во Ржеве? Но я от денег отказался.
– Я слышал, что две тысячи предлагали, – заметил Тайницкий. – А по другим сведениям – двести рублей.
Портрет по-прежнему смотрел на Ржевского так, будто говорил: «Не потерплю лжи!»
– Ну… я немного преувеличил, – признался поручик. – Предлагали двести рублей. – Он в который раз вздохнул и запальчиво продолжал: – Но дело не в этом, а в том, что я в принципе не беру в расчёт деньги, когда речь идёт о женщинах. А здесь не избежать пересудов, что я женился по расчёту.
– Тогда вы придите на обед, объяснитесь и попрощайтесь, как положено, – сказал Тайницкий. – И можете с чистой совестью ехать в деревню.
– Но губернатор не позволит мне уехать, – возразил Ржевский.
– Как же он сможет вас удержать? – нарочито удивился Тайницкий.
– Силой. Губернатор – это всё-таки власть. А если я уеду неожиданно, то возвратить меня ему будет сложно.
Чиновник загадочно улыбнулся, и у государя на портрете, кажется, появилась такая же улыбка.
– А вы ведите себя так, будто губернатор вот-вот уйдёт в отставку, – сказал Тайницкий. – Уйдёт вот-вот, – последние слова были повторены с особенным выражением и с той же загадочной улыбкой.
– Зачем же я буду так себя вести? – не понял поручик, глядя то на чиновника, то на портрет государя. – Ведь жандармов он за мной пришлёт не как будто, а на самом деле.
Тайницкий улыбнулся ещё шире и ещё загадочнее. Улыбка портрета осталась едва заметной, почти неуловимой.
– Всё же советую поступать так, будто князь Всеволожский через несколько дней подаст в отставку, – настаивал чиновник. – Поверьте, я знаю, как лучше. Сами же после будете себя корить за трусость…
– Но-но! – Ржевский вскочил. – Я не трус! А если вы, Иван Иванович, считаете иначе, то я могу и на дуэль…
– Я неудачно выразился. – Тайницкий тоже встал, чтобы собеседник не смотрел на него сверху вниз. – Я хотел сказать: сами будете корить себя за то, что не доверились моему опыту.
– Опыта в избегании женитьбы у меня всё-таки побольше, чем у вас, – возразил поручик, но Тайницкий не отставал:
– К тому же начальник жандармской команды – Шмелин – ваш знакомый. Вам это на руку.
Ржевский так и не понял, почему Тайницкий советовал не бояться губернаторского гнева, но напоминание о Шмелине помогло решиться.
– Ладно. Рискну. Зато совесть будет чиста.
«Да и Фортуна наверняка поможет», – подумал поручик.
Он уже хотел коротко попрощаться и покинуть кабинет, но тут вспомнил, что история подходит к финалу:
– Иван Иванович, а мы с вами ещё увидимся? Как мне с вами прощаться: до времени или навсегда?
– Давайте попрощаемся до времени, – ответил чиновник. – Кто же знает, что дальше будет. – Он оглянулся на портрет Николая Павловича. – Может, ввяжетесь в новое дело, а я рядом окажусь, и опять вместе придётся клубок распутывать.
* * *
За чаем у генерала Ветвисторогова поручик Ржевский думал уже не о предстоящем обеде у губернатора, а о прелестях генеральши, которые больше не доведётся увидеть.
В общем-то, поручик и сейчас их не видел, ведь платье – на этот раз светло-оранжевое – было без декольте.
Чаепитие проходило за уже знакомым круглым столом в круглой зале. Поручику опять повезло, он сидел подле генеральши, но на этом везение закончилось. Не было никакой надежды, что снова явится Тайницкий и создаст ситуацию, когда можно остаться с генеральшей наедине.
Глядя на светло-оранжевый шёлк её платья, Ржевский только и мог, что созерцать красоту Ветвистороговой мысленным взором и предаваться воспоминаниям. Но от воспоминаний делалось так тоскливо!
Кто-то будто нашептывал: «Больше не ослепит тебя блеск этой белой кожи, спрятанной под платьем и бельём. Не захлёбываться тебе от восторга, падая лицом в ложбинку между этими восхитительными грудями и утопая в них по самые уши. Не ощутить тебе больше в своей руке её горячую мягкую ягодицу, которую ты ещё несколько дней назад так страстно сжимал, лёжа с генеральшей на диване. Всё это в прошлом. А впереди – мрак и тлен».
«Фортунушка, – мысленно взмолился поручик, – может, поможешь насладиться жизнью напоследок?» Правда, он тут же одёрнул себя. Мольба звучала так, будто по возвращении в свою деревню Ржевский собирался умереть. Но умирать он не собирался.
В конце концов, дворовая девка Полуша, которая всегда с особой тщательностью убирала барский кабинет, тоже обладала довольно пышными формами, и ягодицами в том числе. С генеральшей, конечно, не сравнить, но всё же…
– Да, в каждой ягодице своя косточка, – донеслось до поручика. Кажется, это говорил генерал.
– А? – Ржевский очнулся от своих грёз. – Простите, не расслышал. Что вы говорили о ягодицах?
– Я говорю: в каждой ягоде своя косточка, – сказал генерал, зачерпывая ложкой из блюдечка вишнёвое
