— Звучит неплохо.
— Я хотел бы попросить всех присутствующих держать эту информацию в строжайшей тайне. О подробностях предприятия информирован только Уинберри. Даже его команда толком не знает, что они будут искать.
— Великолепно, великолепно! — похвалил лорд.
Картер, напротив, пробормотав что-то о глупости и беспомощности, произнес:
— Открытие нельзя сделать на ровном месте. Вероятность совершить открытие должна расти, ибо рост требует удобрений. А удобрения для археологического открытия — это информация, информация и еще раз информация. Я никогда не нашел бы гробницу Тутанхамона, если бы у меня не было информации, которую, кроме меня, никто не смог заполучить. В Долине царей есть много мест, куда еще ни разу не вгрызался заступ или лопата, и было бы полнейшим идиотизмом копать там только потому, что до тебя этого никто не делал. Но это мое личное мнение.
Леди Доусон, раздраженно отмахнувшись, пропустила замечание археолога мимо ушей и спросила лорда Карнарвона:
— Как полагаете, сколько времени займет вскрытие и научная оценка вашей гробницы фараона?
— Послушайте, леди, мы сделали это открытие, — резко перебил ее Картер (да, он сказал именно «мы»), — и это, вероятно, подарит миру множество удивительнейших вещей, которые когда-либо находили археологи. А вы спрашиваете, сколько нам потребуется времени, чтобы извлечь их из гробницы. — Он рассерженно ударил рукой по столу. — Три тысячи лет фараон покоился в своей усыпальнице, а вы думаете, что можно вот так, с ходу, составить примерный план консервации предметов. Это совершенно абсурдно и ненаучно! Эта гробница — моя! — Да, теперь он сказал «моя». — И мое открытие! И я буду решать, сколько времени понадобится на соответствующую научную обработку вещей. — Картер вскочил и выбежал из салона. На палубе он оперся на поручни и стал смотреть в ночь. Буря улеглась, к нему тихо подошла Эвелин. Она положила руку на его плечо и успокаивающе произнесла:
— Я понимаю твое волнение, Говард, но люди из секретной службы — невежды. Ты не должен все так близко принимать к сердцу.
— Они злонамеренные, самоуверенные и глупые, — прошипел Говард и схватил Эвелин за руку. — Но они меня еще узнают.
В тот же момент подошел Карнарвон. У него было озабоченное лицо, скорее всего, из-за дочери: она не могла подходить к археологу ближе, чем было дозволено.
— Картер, — ровным голосом сказал он, — вы, конечно же, правы, но эта история с Имхотепом, кажется, имеет национальное значение, по крайней мере, так думает правительство Его Величества. Я же считаю, что общаться с военным министром в резкой форме глупо. Вероятно, он еще будет полезен в наших делах. Есть ситуации в жизни, когда умнее отступить, чем настаивать на своем. Я думаю, нам стоит все еще раз хорошенько обдумать, прежде чем дело дойдет до скандала.
Эвелин взяла Картера за руку и, не дожидаясь ответа, повела его обратно в салон.
Картер сел на место, растерянно порылся в своих бумагах и спросил, не поднимая глаз:
— Итак, что вам от меня нужно?
— Поймите меня правильно, — ответила леди, — секретная служба правительства Его Величества не намерена приуменьшать ваши научные заслуги. Мы всего лишь ждем от вас следующего: мы хотели бы, чтобы вы согласовали с нами сроки. Это значит, что мы будем действовать слаженно, с учетом ваших сообщений о том, как продвигается работа.
Прежде чем Картер успел что-то ответить, лорд Карнарвон одобрительно поддакнул.
С берега раздались крики, и Пинкок поспешил выйти наружу, чтобы посмотреть. Когда он вернулся, то был бледен как мел.
— Лодка исчезла. Боюсь, она утонула.
— А что с Курсье? — взволнованно спросила леди Доусон.
Пинкок пожал плечами.
Теперь его звали Хафиз эль-Джаффар, он был одет по-европейски и носил усы, которые делали его заметно старше и придавали солидности. Но можно поменять имя, одежду, даже внешность, а в душе человек остается прежним. Омара охватила печаль, когда он вернулся в Александрию, откуда он несколько месяцев назад бежал вместе с Халимой в надежде начать новую, счастливую жизнь. И что теперь? Он пребывал в полном унынии, его преследовало чувство злобы из-за обмана — чувство, с которым не может справиться ни один мужчина, по крайней мере, не так быстро.
Омар выбрал вагон первого класса, чтобы добраться до Каира, что соответствовало его уровню. Барон фон Ностиц-Валльниц снабдил его соответствующими денежными средствами. Впервые в жизни Омар увидел, что Египет — богатая страна: торговцы и высокопоставленные чиновники, мудиры и назиры со своими разодетыми женами — это был не общий, забитый разношерстным людом последний вагон, в котором Омар ездил до сего времени.
Как всегда, когда ему нужен был совет, Омар первым делом вспомнил микассаха. Конечно, тот осуждал его связь с Халимой, и они чуть не поссорились из-за этого, но калека был единственным человеком, которому Омар мог доверять без оглядки. Омар прибыл ночью и остановился в «Мена Хаус». Он помнил, хотя прошло уже более двадцати лет, как его еще ребенком выгоняли из престижного отеля. Утром он сразу выглянул из окна номера и посмотрел на ближайший караван-сарай, где старый Мусса учил его обращаться с набутом и объяснял, что эта палка — символ мужской силы. Выбеленные известью домики совсем не изменились с тех пор, только люди были в них совершенно иные. Все, кроме Хассана. Пожилой калека за эти годы должен был стать еще старше, но Омару показалось, что чистильщик обуви выглядит моложе, чем раньше. Они радостно поприветствовали друг друга, давнишняя ссора была забыта, и Омар рассказал, как все произошло.
— Разве я тебе не говорил? — произнес Хассан, прищурив правый глаз, которым, очевидно, лучше видел. — Но, конечно, старого калеку слушать ни к чему. — При этом он по-дружески пихнул Омара кулаком в живот.
— Самое плохое, — ответил Омар, — что я все еще люблю ее. И если она придет завтра и скажет…
— Ты с ума сошел! — сердито воскликнул Хассан. — Ты совершенно спятил! Такая женщина заслуживает лишь плети! Ты должен выгнать ее в пустыню, чтобы она там издохла от жажды. Дурак! — Отвлекшись от темы, Хассан пощупал материал, из которого был сшит изящный костюм Омара, и заметил: — Ты стал настоящим саидом, мой мальчик. Кто бы мог подумать! Я считаю счастьем, что ты продолжаешь общаться с нищим микассахом.
Тут Омар отвел калеку в сторону и сообщил о настоящей цели своего визита. Он рассказал, что приехал по поддельному паспорту на имя Хафиза эль-Джаффара, опасаясь аль-Хусейна и его людей, и попросил, чтобы микассах никому не выдавал этой тайны. Омар прежде всего интересовался профессором Хартфилдом, потому что тот, кто найдет ученого, узнает многое. Он поведал о своей поездке в Лондон и о неожиданной встрече с Уильямом Карлайлом, который когда-то исчез в Луксоре, о его любовной связи с племянницей жены Хартфилда, дамой с Бейсуотер, ходившей в мужских штанах и дымившей сигаретами, как паровоз.
Микассах задумался.
— Мужские штаны, говоришь, еще и курит? Она худая и светло-рыжая?
— Да, — ответил Омар.
— А этот Карлайл? Неприметный, немного ниже ее, с высоким лбом?
— Да, откуда ты знаешь?
— Они были здесь. Здесь, в гостинице «Мена Хаус». Я хорошо их помню. Они вели себя как влюбленные, держались за руки и ворковали, как ласточки весной, хотя весна леди была уже далеко позади. Я полагаю, ей за пятьдесят.
— Когда ты их видел? — Омар склонился и потряс микассаха за плечо. — Ты ничего больше об этой парочке не можешь вспомнить?
Хассан кивнул.
— Дорогая обувь. У обоих обувь была из хорошо выдубленной телячьей кожи, британский опоек, старая, но ухоженная. Очень обходительные люди!
— Значит, ты не можешь себе представить, что они убили профессора, чтобы заполучить огромное наследство?
— Исключено.
— Но почему?
— Хартфилд жив.
— С чего ты взял?
— Я объясню тебе, сын мой. Люди с дорогой обувью привлекают мое внимание, но я запоминаю людей и с плохой обувью, тогда во мне просыпается любопытство, потому что как хорошие, так и плохие ботинки западают в мою память.
— Ты не мог бы выражаться яснее?
— Однажды в отель явился странный тип — мужчина в поношенном костюме. Он как-то не соответствовал этой одежде, по его движениям было видно, что он чувствует себя не в своей тарелке. А потом я взглянул на его обувь и понял: он носил самодельные сандалии из дешевой плетеной кожи. В этом плетении угадывался рисунок, крест в круге. «X» — буква из языка неверных, символ пещерных монахов из Сиди-Салима. Тогда мне стало ясно, что этот странный тип — переодетый монах, и он, конечно, меня заинтересовал. Я увидел, как в холле отеля он встретился с мистером и госпожой из Англии, которые носили дорогую обувь. Хорошие люди никогда не оскорбят чистильщика обуви, и я спросил у мистера, чем я могу быть ему полезен. Но быстро только кошки родятся, и я стал свидетелем любопытного разговора, из которого смог заключить, что профессор Хартфилд находится в каком-то секретном месте, которое монах отказался назвать.
