Стройная фигурка менее всего напоминала русский крестьянский кувшин с короткими ножками и тяжелым тазом. Наоборот, это была древнегреческая амфора, особенно сейчас, когда две руки были подняты вверх и пальцы утонули в пышной прическе, вернее, в том, что от нее оставил Дмитрий Сергеевич. Грудь, более похожая на виноградную гроздь таящимся в ней любовным соком, была увенчана небольшим, но твердым и очень чувствительным коричневым соском.
Министр не выдержал (а кто из мужчин выдержал бы на его месте?) и, потеряв остатки славянофильского разума и приличия, встал, на цыпочках подошел к амфоре и, чуть дыша, всем распаленным телом прильнул к ней сзади, утопая в море чувств. Как утопающий за соломинку, руками он уцепился за вожделенные коричневые сосцы, а единственно свободными губами стал трепетно покрывать поцелуями горлышко сосуда любви.
Многое бы дала противная Сипягину партия за единственный фотографический снимок чарующего зрелища. Таковая партия возглавлялась не кем иным, как самим Плеве, который бы не упустил возможности занять еще теплое кресло своего предшественника. Ведь шансы на назначение вначале у них были равные.
Все Министерство внутренних дел было прекрасно осведомлено о рекомендациях, которые дал кандидатам на должность министра воспитатель государя, обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев.
Государь во время аудиенции стоял у окна Зимнего дворца и сквозь розоватое стекло (прихоть императрицы Елизаветы), барабаня по нему пальцами и насвистывая марш лейб-гвардии, изучал гидрографию Невы в ее самом красивом месте — меж Васильевским и Заячьим островами. Туда-сюда сновали бойкие ялики, неторопливо влачились на буксире барки с дровами; гардемаринский ял, лихо кренясь правым галсом под квадратным штатным парусом, бороздил реку.
— А что, — спросил государь, — кто более подходит к должности министра внутренних дел: Плеве или Сипягин?
— Оба годятся, — сидя в кресле, неторопливо обронил Победоносцев. Ноги ныли, поэтому он мог себе позволить сидеть при своем августейшем воспитаннике. Естественно, без посторонних. — Ники, я вам сколько раз повторял, не барабаньте пальцами! И не свистите. Денег в казне не будет.
Ники послушно перестал барабанить.
— А все-таки, что вы думаете о них?
— Я о них вообще мало думаю. Оба одинаковы, ваше величество. Плеве — подлец.
— Подлец? Вот не знал за ним такого!
— Подлец, подлец, редкий мерзавец. Но умен.
— А Сипягин?
— Сипягин не подлец. Он просто дурак.
Пост министра подлецу не достался. Это была давняя российская традиция, корнями уходящая к временам Ивана-дурака, которому всегда везло.
Вот и сейчас, пока везунчик наслаждался француженкой и видами Петербурга, умный Плеве угрюмо сидел в своем кабинете при должности статс-секретаря Великого княжества Финляндского и мучительно размышлял о том, что делать с чухонцами, поляками, евреями, чеченцами, хохлами и прочей мелкотравчатой национальной шелухой на теле великого русского народа. Делать и делить с ними было нечего.
— Мон ами, — на чистом французском языке пролепетала Софи. — Ты был великолепен. Квартира тоже. А как мы с тобой теперь будем сношаться — через телефон или посыльных?
(На французском языке Министерство иностранных дел называется Министерством внешних сношений, но великий и могучий русский язык несколько изменил суть выражения «сношаться», так что не осуждайте Софи — и сами осудимы не будете.)
— Вдруг я захочу видеть тебя сильно-сильно?
Дмитрий Сергеевич прижал к себе хрупкое, но упругое тело.
— Я дам тебе синие конверты, в них запечатывают почту особой важности. Все твои сообщения будут немедленно у меня! А телефоном не надо — барышни все записывают. Вдруг враги перехватят — нам не сдобровать…
— О мон ами…
Софи стала нежно целовать министра, опускаясь в поисках новых нецелованных мест все ниже и ниже.
Вдова коллежского асессора Евпитимья Иудовна Гермогенова в ту ночь по причине старушечьей слабости не раз пользовалась услугами фарфоровой ночной вазы с голубенькими незабудками ободком. Облегчившись в очередной раз, она подошла к окну. Ее взору открылась картина столь невероятной силы, что старушка упала в обморок, а очнувшись, еле доползла до образов и всю оставшуюся ночь провела в бдениях и молитвах. И долго ее рассказы пугали богомолок во всех церквах и уголках Петербурга. А сама она вследствие этого обрела давно заслуженную святость и авторитет в пророческих и юродивых кругах столицы, так что иногда ее слушали и лица аристократического происхождения.
— Подошла я к окну… — начинала она после третьей чашки кофию со сливками и рюмочки кагора для сугрева души. — Сама-то я на четвертом этаже кватеру снимаю… а вижу, через улицу, в окне, что ниже напротив, — свят, свят, свят! Мужик стоит! Голый!
Потрясенная публика отшатывалась в ужасе, а девушек на выданье высылали из комнаты, и им приходилось дослушивать под дверью.
— Голый и страсть как волосатый! Стоит и на меня смотрит. А у самого глаза делаются все больше и больше. А сзади пламя адское полыхает! И глаза вдруг красным светом зажглись!
Обычно в этом месте одна из служанок падала в обморок, но никто на это не обращал внимания.
— Смотрит он на меня, глаза красным горят. И руки вдруг так подымает, подымает! Да как заорет проклятия! И огнь изо рта! И ручищами своими с когтями вверх и в стороны сотрясать! И давай проклинать!
— А что кричал?
— Дескать, быть пусту Петербургу! Через пятнадцать лет придет Антихрист и сотоварищи его, и прольется кровь невинная, и будет вода великая, и скроется город под водой, и окрасится вода сия кровью… и все за грехи наши тяжкие!
После этого наливалась вторая рюмочка, а то и третья — силы восстановить.
— А дальше что?
— Дальше? Как он руки вознес и захотел на меня антикрест возложить, так я собралася с силами да и крестным знамением его осенила!
— А он что?!
— Какая ж нечистая сила животворящее знамение выдержит! Зашипел, глаза закатились, руками задергал да и провалился! А на его месте огнь и пар вонючий!
— Господи, спаси и сохрани! Да кто ж это тебе явился?
Тут Евпитимья Иудовна выдерживала долгую паузу, крестилась на образа, возводила очи горе и тихим голосом гордо ответствовала:
— Люцифер!
Обычно в этом месте падала в обморок и горничная.
* * *
Франк ушел, ободренный коньяком и заверениями Путиловского, что завтра же он встретится с Франком и его информатором по поводу готовящегося двойного убийства высокопоставленных сановников.
В своей следовательской деятельности Путиловский давно привык к тому, что иногда самые маленькие, незаметные вещи и события вдруг становятся главными и ключевыми, так что к визиту Франка он отнесся совершенно серьезно, но в то же время полагал реальным, что это все могло оказаться чьей-то болезненной фантазией.
Лейда Карловна почему-то не несла чашку лечебного травяного отвара, что должна была стоять на столике рядом с ночником: контузия давала о себе знать внезапными головными болями при перемене погоды. И Павел Нестерович вышел в кухню взглянуть и поторопить сие событие.
Однако его там не ждали. Лейда Карловна с чрезвычайно глупым видом сидела на табуретке, обе руки ее были заняты весьма важным делом — полукругом образовывали барьер вокруг коленей. А на коленях, свернувшись клубком, спал Макс. И просыпаться не собирался.
Горестно вздохнув, Путиловский молча заварил себе травы, осторожно, чтобы не шуметь, налил ее в чашку и на цыпочках вышел из кухни, провожаемый благодарным взглядом экономки. Прихлебывая горьковатый настой, присел к столу и уставился в прощальное письмо погибшего. Победоносцев, Победоносцев…
ДОСЬЕ. ПОБЕДОНОСЦЕВ КОНСТАНТИН ПЕТРОВИЧ
1827 года рождения. Юрист, ученый-богослов, профессор. С 1880 года обер-прокурор Святейшего Синода. Обучал праву великих князей, в том числе будущего Александра III и Николая II. К своему последнему воспитаннику относится любовно, но больших задатков в нем не отмечает. Весьма образован, культурен, опытен, политически порядочен. Ведущий идеолог консерватизма.
Завтра нужно будет заняться и этим обращением тоже. Слишком много совпадений — и это подозрительно.
Облачившись в ночной халат, Путиловский сел в любимое кресло и взял в руку подарок маленькой княгини — элегантную бриаровую трубку из Коголена, прованского местечка неподалеку от Сен-Тропеза. Он уже приступил к обкуриванию по всем правилам трубочного искусства, но сейчас на сон грядущий курить не стоило, и он просто ласкал пальцами матовую тяжелую поверхность трубки. И вспоминал дни на вилле…
…Покупать автомобиль они не стали (водить его никто не умел), а просто за изрядную сумму наняли вместе с шофером. И катались по всему побережью, заглядывая в такие уголки, о которых и слыхом не слыхивали в сером Петербурге.
