— Нет, я сейчас очень занята, — откликнулась она, появляясь из кухни со стопкой счетов и показывая их с озабоченной улыбкой. — Ты мог бы сходить с Максом. Или с Брук.
Ах вот в чем дело. Брук. Я почувствовал, как мое лицо вспыхнуло, повернулся и ушел в свою комнату.
— Я же сказал: нет!
Я хлопнул дверью и закрыл глаза. Я был зол, сам не знаю почему.
«Идиотка-мать пытается отправить меня на идиотское кино с идиоткой…»
Я не мог произнести ее имя. Никто не должен был знать про Брук. Про Брук даже сама Брук не знала. Я пнул школьный рюкзак, и он перевернулся — был слишком туго набит книгами, чтобы перелететь через всю комнату, как я того хотел.
Посидеть в темноте рядом с Брук было бы не так уж плохо, подумал я, и бог с ним, с этим кино, — пусть оно будет плохое. Я мысленно услышал ее смех и подумал обо всяких остроумных вещах, которые мог сказать, чтобы ее рассмешить.
«Режиссера нужно удавить его собственным фильмом».
Брук не рассмеялась этой шутке, глаза у нее широко раскрылись, она отпрянула, как и на Хеллоуине.
«Ты фрик, — сказала она. — Ты больной, сумасшедший».
«Нет! Ты же меня знаешь! Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо другой в целом мире, потому что я знаю тебя лучше, чем кто-либо. Я вижу то, чего не видит никто другой. Мы вместе делали домашние задания, смотрели телевизор, разговаривали по телефону с…»
Идиотский телефон — с кем это она говорила по телефону? Узнаю с кем — и убью.
Я выругался, глядя в окно, и…
Я был в своей комнате и тяжело дышал. Брук меня не знала, потому что мы с ней практически не общались, потому что единственным, чем мы занимались вместе, она на самом деле занималась в одиночестве, а я наблюдал за ней в окно. Несколько дней назад вечером я подсматривал, как она делает домашнее задание. Я знал, что у меня такое же, но сказать, что мы делали его вместе, нельзя. Она даже не знала, что я там присутствую. А потом, когда зазвонил телефон и она подняла трубку и сказала кому-то «привет», между нами словно вбили клин. Она улыбнулась этому разрушителю нашего уединения, а не мне, и мне хотелось закричать, но я знал, что никто ничего не разрушал, потому что, кроме меня, никто в этом мире не знал, что здесь происходит.
Я прижал ладони к глазам.
— Я шпионю за ней, — пробормотал я.
Все должно было быть иначе. Я должен был следить за мистером Кроули, а не за Брук. Из-за него, а не из-за кого-то другого я нарушил мои правила, но монстр проломил стену и завладел мною. Я почти не думал о монстре, потому что мы практически слились в одно целое. Я поднял глаза и подошел к окну, глядя на дом мистера Кроули.
«Я не могу это сделать».
Вернувшись к кровати, я пнул рюкзак сильнее — он пролетел по полу.
«Мне нужно увидеть Макса».
Я схватил куртку и бросился из дому, не сказав ничего маме. Она оставила деньги на кухонном столе, и я, проходя мимо, схватил их, сунул в карман и захлопнул за собой дверь.
Дом Макса был всего в нескольких милях от моего, и я мог довольно быстро добраться туда на велосипеде. Проезжая мимо дома Брук, я отвернулся и стал быстрее крутить педали, не думая о гололедице и не обращая внимания на машины. Я увидел, как мои пальцы обхватывают шею Брук. Сначала ласкают ее, потом сжимают, так что она начинает кричать, лягаться, задыхаться, все ее мысли сосредоточены на мне, ни на чем другом, и я — это весь ее мир и…
«Нет!»
Заднее колесо попало на лед, меня занесло, но я сумел удержаться. Однако, выровнявшись, остановился и спрыгнул с велосипеда, приподнял его, как дубинку, и шарахнул по телефонному столбу. Он зазвенел и завибрировал в моих руках, тяжелый и реальный. Я бросил его и, скрежеща зубами, прислонился к столбу.
Я должен плакать. Я даже заплакать не могу по-человечески.
Я быстро оглянулся — не смотрит ли на меня кто-нибудь. Мимо проезжали машины, но внимания на меня никто не обращал.
«Мне нужно увидеть Макса», — снова сказал себе я и подобрал велосипед.
Я много недель не встречался с ним за пределами школы — все свое время я проводил в одиночестве, прятался в темноте и отправлял письма мистеру Кроули. Это было небезопасно даже без моих правил. В особенности без моих правил. Велосипед вроде был в порядке — может, поцарапан немного, но не погнулся. Руль свернулся на сторону, но развернуть его обратно без инструмента я не мог: он был слишком сильно закручен. Но мог ехать, держа руль набок. Я направился прямо к дому Макса и заставил себя думать только о нем, и ни о чем другом. Он был моим другом. Дружба — явление вполне нормальное. Имея друга, я не мог быть психопатом.
Макс жил в двухквартирном доме неподалеку от лесопилки, в этом квартале всегда пахло опилками и дымом. Большинство городских жителей работали на этой самой лесопилке, включая мать Макса. Его отец работал шофером — возил пиломатериалы с лесопилки — и отсутствовал дома столько же, сколько присутствовал. Мне он не нравился, и каждый раз, приходя к ним в дом, я смотрел, не стоит ли рядом огромный грузовик. Сегодня его не было, значит, Макс, вероятно, один дома.
Я оставил велосипед в переднем дворе и позвонил. Потом позвонил еще раз. Макс открыл дверь — на лице скучающее выражение, но, когда он увидел меня, его глаза засветились.
— Ты только посмотри, что у меня есть, — отец привез. Давай заходи.
Он хлопнулся на диван, взял в руки джойстик игровой приставки «Иксбокс-360» и поднял вверх, словно приз:
— На Рождество отца здесь не будет, поэтому он подарил мне ее пораньше. Высший класс.
Я закрыл дверь и снял куртку.
— Здорово.
Он играл в какие-то гонки, и я облегченно вздохнул: именно такое бессмысленное времяпрепровождение мне сейчас и нужно.
— А второй джойстик у тебя есть?
— Возьми отцовский, — сказал Макс, показывая на телевизор, рядом с которым стоял второй джойстик с аккуратно скрученным проводом. — Только смотри не сломай. Он обещал привезти «Мэдден»,[25] и мы весь футбольный сезон будем играть вместе. Если сломаешь его джойстик, он взбесится.
— Я не собираюсь бить по нему молотком, — сказал я, вставляя штекер в гнездо и садясь на диван. — Давай играть.
— Через минутку, — попросил он. — Я сначала эту закончу.
Макс снова пустил игру и прошел несколько уровней, заверяя меня после каждого, что она вот-вот закончится, а он не знает, как ее сохранить, пока не дойдет до конца. В конце концов он выбрал режим «один на один», и мы играли вместе час или два. Макс всегда побеждал, но мне было все равно: я вел себя как обычный парень, и мне никого не нужно было убивать.
— Ты продул, — сказал он наконец. — А я проголодался. Хочешь курицу?
— Еще как.
— У нас еще осталось. Мы вчера заранее устроили Рождество для отца.
Он пошел на кухню и вернулся с контейнером с жареной курицей. Мы сидели на диване, смотрели телевизор и бросали кости обратно в контейнер, обглодав очередной кусок. Пришла его младшая сестренка, взяла себе кусок курицы и скрылась в своей комнате.
— Идешь куда-нибудь на Рождество? — спросил Макс.
— Некуда мне идти.
— Нам тоже.
Он вытер руки о диван и стал перебирать кости в поисках еще одной ножки.
— Ты чем занимался?
— Так, — ответил я, — всякой ерундой. А ты?
— Нет, чем-то ты занимался, — сказал он, глядя на меня. — Я тебя за две недели почти не видел, значит, ты чем-то был занят. Но чем? Чем занимается в свободное время юный психопат Джон Уэйн Кливер?
— Ты меня поймал, — сдался я. — Я Клейтонский убийца.
— Я так и подумал, — кивнул он. — Но он убил… сколько? Шестерых? Ты бы его обошел.
— Больше не обязательно лучше, — заметил я, снова поворачиваясь к телевизору. — Качество играет не последнюю роль.
— А я знаю, чем ты занимался, — сказал Макс, тыча в меня куриной ножкой. — Ты клеил Брук.
— Клеил?
— Кадрил, — подтвердил Макс, вытягивая губы. — Подкатывался. Зажигал.
— Я думал, зажигать — это танцевать.
— А я думаю, ты стопроцентный врунишка. Ты по самые уши втрескался в Брук, — сказал он, откусил курицу и стал жевать и смеяться с открытым ртом. — Ты ведь ни разу не сказал «нет».
— Не думал, что нужно отрицать то, во что и так никто не поверит, — сказал я.
— А «нет» ты так и не говоришь.
— Зачем мне Брук? — спросил я. — Черт, оно даже не знает, что я существую!
— Оп-па! — удивился Макс. — Что такое?
Я сказал про Брук «оно». Ужасно глупо. Я все-таки был умнее.
— Что, я попал в яблочко? — поинтересовался Макс, снова расслабившись.
Глядя прямо перед собой, я ничего не ответил. Все серийные убийцы имели склонность называть свои жертвы «оно», имея в виду мясо, — так им было проще пытать их и убивать. Если перед тобой «он» или «она» — это трудно, а если «оно» — легко. Оно — это просто какая-то вещь, с ним можно делать что угодно.
— Привет! — глумливо окликнул меня Макс. — У Джона крыша поехала!
