— Дальше все было просто, — рассказывал Маткава. — Я засел на почте и стал подряд листать бланки. К вечеру телеграмма за подписью соседа нашлась. Значит, следующую отправлял преступник. Автобус, «ТУ», электричка — и наутро я уже стучался в квартиру по указанному адресу, а еще через день мы напали на след мошенника. Тоже шатен, и полноватый, и круглолицый, да только не Юрий Юрьевич!
То, что попутно поймали еще одного афериста, хорошо. Но вот почему Ладжун берет на себя чужое преступление?..
Дайнеко начал допрос издалека.
— Ты, Юрий Юрьевич, все твердишь, что понял, осознал и ничего не скрываешь.
— Не скрываю. Я… Короче говоря, я вам душу изливаю, можно сказать.
— Можно сказать, действительно, если со стороны на нас с тобой посмотреть и послушать. Но я же чувствую: человек ты половинчатый, созреваешь медленно. Верить тебе или не верить — не знаю.
— Почему вы считаете так, Михаил Петрович? Что нельзя верить?
— Да ведь было уже однажды — все ты осознал и раскаялся, тебя досрочно освободили. Условно, но освободили. Послали в Волгоград…
— Хороший город, между прочим. Летом купаться можно.
— Отличный город. И завод отличный.
— Большой завод.
— Так вот, тебе поверили. Но ты доверия не оправдал.
— Понимаете, что тут, Михаил Петрович… Я когда устроился там, в Волгограде, мне было трудно. И ни одна живая душа со мной не беседовала, никто не сказал: так-то, мол, и так-то. Ни один пенсионер не пришел! Он мне и не нужен, пропади он пропадом, но просто как человек, чтобы проявил внимание.
— Юрий Юрьевич, ну что ты рассказываешь! Не пришел пенсионер, не побеседовал. Надо, дескать, честно работать, а не воровать. Можно подумать, ты сам не знаешь. Да и когда было приходить, ты через 11 дней удрал.
— Михаил Петрович, у меня была мысль честно работать, но меня никто не поддержал… И, короче говоря, я не такой дурак, чтобы там ишачить! Чтобы у меня мозоли были на руках.
— Там, значит, дураки работают?
— Это их личное…
— Ты даже зарплаты не дождался. Все-таки 70 рублей. Пригодились бы.
— Мне уже ничего было не нужно, я дня не мог оставаться, клянусь! Пропади оно пропадом… Мне эта зарплата, откровенно сказать… сами понимаете. Я жил, как король, как эмир бухарский! Все имел. Что хотел, делал. А то в пять тридцать вставать, в семь приходить… мне это не нужно. Я вам чистосердечно…
— Ну вот, а говоришь, была мысль работать. Как же тебе верить?
— Мысль была, да, была мысль. Но я не говорю, что я бы стал обязательно честным. Никогда в жизни, может быть. Если б кто здесь присутствовал, я бы подумал, как отвечать. А вам прямо говорю, как есть. Если б я сказал, что жалею о заводе, вы бы мне хуже не поверили! Что я там десять лет хотел надрываться.
— Да, похоже, ты выбрал судьбу по себе. Но откуда это убеждение, что ты «не такой, как все» и можешь жить наперекор закону, как заблагорассудится?
— Михаил Петрович, у меня западная кровь. У меня западная кровь, и я ничего не боюсь!
(Ладжун имел в виду, что родители его вернулись на землю отцов из Америки, где у них остались родственники. Несмотря на скитания, Юрий Юрьевич пытался переписываться с заокеанской родней, в то время как дома от него не имели вестей по многу лет подряд.)
— Ну, положим, кровь у тебя славянская, украинская кровь. И мать с отцом уже смолоду здесь крестьянствовали. Другой вопрос, что влияние западное могло сказаться.
— Могло, конечно. Если разобрать, я анархист.
— Даже анархист?
— Ну, не то, что батька Махно… но все-таки что-то есть.
— Тянуло тебя за кордон, признайся?
— Намерения мелькали иной раз. Но потом вдруг стукнуло: боже мой, там тоже надо работать! Конечно, из меня мог получиться неплохой гангстер. Но надо прекрасно язык знать!..
— Ну, Юра, раз уж мы сегодня так откровенно разговорились, давай уточним одну мелочь по делу. Помнишь случай в Энске?
Ладжун, прерванный в своих разглагольствованиях на вольную тему, захлопнул рот и настороженно уставился на Дайнеко.
— Но… я же там все признал.
— О чем и толк. Ты признал, а выяснилось, что действовал не ты.
Ответная речь Юрия Юрьевича заняла 25–30 минут и не содержала ни единой вразумительной фразы. Это была отработанная реакция на трудный вопрос — из него начинал изливаться бурный словесный поток, возбужденная болтовня вокруг да около, почти бесконтрольная, только с условием, как в детской игре: «да» и «нет» не говорите, черного, белого не берите.
— Михаил Петрович, я там был, я не хочу канители, клянусь честью! Вы спросили, я признал, потому что есть случаи, которые действительно… я их, хоть никем это не доказано, я их помню для себя. Когда я там присутствовал, если хотите знать, там были еще две девочки-москвички, я на них рублей триста израсходовал. Когда мне женщина нравится, я очень приятный человек. Я мог потом взять две болоньи и костюм джерси, чтобы их наказать, пусть себе новые покупают. Я мог так. Но я не тот по натуре человек, понимаете, в чем дело?..
— Погоди, Юра, давай конкретнее. Преступление в Энске совершил молодой мужчина, внешне похожий на тебя, но…
— Я на себя это беру, клянусь, но ваше право мне не верить. Конечно, ваше право мне не верить. Мне один черт, десять случаев или одиннадцать. Я к примеру говорю. Я мог не взять ни рубля, но я обозлился…
— Всего случаев, кстати, семьдесят четыре.
— Боже мой!
— Вот именно, хватает. И к чему еще нужно на себя клепать?
— Все улики падают на меня, потерпевшие фотографию мою узнали. Что после этого? Я думал, вам нужно…
— Ты плохо думаешь о правосудии и обо мне лично.
— Нет, Михаил Петрович, клянусь! Я хочу только одного: если даже на суде не будет тех свидетелей, я могу все-таки встретиться с ними глазами. Я этот случай помню, что себе нервы портить? Я уже проклял все на свете и могу выложить «от» и «до». Меня никто за язык не тянул, я сам признал, написал собственноручно, добровольно, короче говоря, потому что прямо решил, вы понимаете?..
И так, скороговорочкой, до бесконечности, туманно, но упорно повторял он свое «признание».
Это наверняка имело определенную цель; пустых фокусов Ладжун не выкидывал. Но какую же? Какую цель? Нельзя сказать, чтобы Дайнеко терялся в догадках. Нет, догадка возникла сразу. Михаил Петрович срочно собрал бригаду — всех, кто оказался под рукой. И мнения совпали:
— Энским делом Ладжун прикрывает другое преступление, более тяжкое.
— Энск подошел по срокам. Для ложного алиби.
— Ухватился, а теперь не знает, как дать задний ход.
— Добро, — подытожил Мудров. — Надо поднимать, какие серьезные происшествия были в тот период по стране.
Теперь требовался «пустячок» — нераскрытое преступление, совершенное в любом уголке страны (кроме Энска) в период с 16 по 21 октября.
Выяснить, где что случилось, нетрудно. Но вот «примерить» все это к Ладжуну и понять, какое из преступлений придется ему «впору», задача не из легких. Задача и на интуицию, и на сообразительность.
Дня три от Михаила Петровича не было вестей, а затем… но лучше предоставим слово ему самому.
— В воскресенье решил переключить мозги на что-нибудь постороннее: чувствую, забуксовал. Дочки обрадовались, потащили в Измайлово на выставку охотничьих собак. Ну, идем вдоль рингов, голос из динамика объясняет, где какая порода и чем замечательна. Остановились возле русских гончих, диктор их расхваливает: неутомимы, дескать, во время преследования зверя и особенно ценятся за «вязкость». То, бишь, настойчивость в поиске потерянного следа. И вот стою, слушаю, смотрю псов, ни о чем вроде не думаю. Хорошие такие вислоухие морды с задумчивыми глазами. Солнышко светит. Хозяева волнуются… И вдруг, братцы, в голове откуда ни возьмись: «Терек»! Будто какие шестеренки сами собой сцепились и — бац! — завертелась механика. Пошло одно к одному. У Горностаевой Ладжун интересуется системой инкассации. В роли капитана дальнего плавания он тоже интересовался порядком сдачи выручки — когда гулял на теплоходе «Чернышевский». Помните, обещал устроить заведующую рестораном на заграничные рейсы? А теперь в делах, которые мы собрались проверять, фигурирует убийство с ограблением на «Тереке». Это речной теплоход того же типа, что «Чернышевский». И убита опять-таки заведующая рестораном! Вы руки Юрия Юрьевича крупно снимали? Я, пожалуй, других таких не встречал. Стою я там на выставке и уже ни людей, ни собак не вижу, одни его руки в глазах плавают.
(Да, мы снимали руки Ладжуна, они были чрезвычайно выразительны. Пухлые, ухоженные, они и впрямь плавали в воздухе — то разгоняли сигаретный дым, то красиво прижимались к груди, то взмывали вверх, призывая в свидетели небо. В его похождениях они служили своего рода визитной карточкой: смотрите, вот человек, никогда не работавший физически, не набивавший мозолей и не возившийся в грязи. От пальцев веяло хорошим мылом, довольством и скрытой хищной силой. Потерпевшие вспоминали: при знакомстве Ладжун первым делом выкладывал на стол, на барьер — на то, что отделяло его от будущей жертвы — свои холеные руки и играл ими на разные лады.)
