Возможно, так и было, а возможно, он врал. Он частенько старался опорочить потерпевших, измышляя компрометирующие их детали. На очных же ставках обычно отрекался от вранья, чтобы поскорей все кончилось.
Горностаева, рано располневшая женщина, какая-то очень домашняя, добрая и уютная, с чистым детским голосом, держалась не гневно, не обличающе, как многие другие, а грустно и сожалеюще. Ладжун угрюмо рассматривал ногти на руках.
— Потерпевшая Горностаева, знаете ли сидящего напротив гражданина?
— Да, немножко знаю.
— Откуда?
— Случайно совсем… Он остановил меня на улице. Очевидно, обознался просто и заговорил со мной… так вот мы познакомились.
— Как он вам представился?
— Михаил Степанович… Фамилию тоже назвал, но я позабыла.
— И позже вы виделись?
— Да, несколько раз. Гуляли и в кино… Ему скучно было, я сразу догадалась, что он в командировке: по разговору и вообще.
— Так. Обвиняемый Ладжун, вы знаете сидящую напротив вас гражданку? Где и когда вы познакомились?
— Как она говорит.
— Подтверждаете показания. Хорошо. Гражданка Горностаева, расскажите, пожалуйста, при каких обстоятельствах вы последний раз дали Ладжуну деньги и откуда их взяли.
— Я их на пальто берегла. Мне трудно мой размер подобрать, поэтому я в магазин заходила через день и деньги всегда при себе… Я не помню точно числа, но перед маем он пришел и попросил и еще сказал: «Ты не беспокойся, завтра-послезавтра получу перевод и верну». Я сбегала в конторку и вынесла ему.
— Значит, где вы их взяли?
— У себя в сумке, в конторке,
— То есть в помещении кассы?
— Да, там, где я нахожусь непосредственно.
— А передали ему?..
— На улице, мы на улице разговаривали.
— А обвиняемый входил в конторку?
— Нет. У меня так: когда заходишь на лестницу, мне уже видно, кто. Мое окошко открыто все время, потому что комнатка маленькая и душно. Он мне махнул: дескать, выйди на минутку, ну, я и вышла.
— А прежде внутри бывал?
— Нет, мы после работы встречались.
— Гражданин Ладжун, вы подтверждаете или отрицаете эти показания?
— Да.
— Что значит «да»?
— Подтверждаю.
— На допросе вы говорили, что Горностаева давала вам деньги государственные и допускала в помещение кассы. Когда вы приносили долг, она пересчитывала купюры и при вас клала в сейф… простите, Горностаева, я не вас спрашиваю, приходится делать вам замечание. Ответить должен обвиняемый.
— Я вспомнил, что действительно она собирала на пальто, а в кассу я не входил.
— Значит, отказываетесь от предыдущих показаний?
— Отказываюсь. Я ошибся.
— Хорошо. Подпишитесь здесь и здесь. Вы тоже.
– Можно я его спрошу?
— На очной ставке вопросы задает следователь. Можете спросить через меня.
— Да нет, я хотела сказать от себя… так просто, по жизни…
— Ну, пожалуйста.
И тут произошла крошечная сценка, которая чем-то — трудно выразить чем — потрясла нас. (Большое впечатление она производила и на зрителей.)
— Послушай, Миша… — детский голос Горностаевой прерывался, — тебя по-другому зовут, но неважно… Слушай, как ты мог докатиться до такого? Молодой, здоровый мужчина, способный, наверно… и чем занялся! Ну почему?!.. Она подождала ответа и добавила, как о чем-то прекрасном и бесконечно ценном: — Трудился бы, имел бы семью, как все…
— Я не такой, как все, очевидно, — Ладжун завибрировал от ее волнения, отчетливее «заокал».
— Знаешь, я болела сильно, меня муж бросил, но все равно работала… А ты сам себя загнал в тюрьму! Понять же нужно: у тебя не будет ничего, уже все. Жизнь твоя пройдет… так. Столько сидеть! Нет, ну как ты мог?!
Ладжун откачнулся назад, будто ударенный, и впервые посмотрел ей в лицо — потерянно посмотрел, слепо.
— Это длинная история… — пробормотал он; осекся от невозможности хоть что-то свое объяснить простодушной, так нежданно и непритворно горюющей о нем женщине и лишь рукой махнул: — Ах, Танечка!..
Весь его глубоко загнанный страх перед будущим, и нестерпимая жалость к себе, и сознание безвозвратно загубленной жизни — все слилось в этом коротком стоне. Как говорится, ни одному актеру не сыграть.
После ухода Горностаевой Ладжун продемонстрировал один из резких скачков настроения, которые были ему присущи.
— Дура какая! — заговорил он, распаляясь. — Дура, что пришла. Она же знала, что я могу ее опозорить! Я ее не стал топить, потому что одинокая женщина. Черт с ней. Но еще мораль читает! Еще мне не хватало!..
Уязвленный тем, что публично пережил миг слабости и абсолютного банкротства, Ладжун задним числом кинулся мстить Горностаевой.
— Что она из себя изображает? Кристально чистый человек из сейфа не будет деньги давать. Она не из сумочки брала, а из сейфа!
— Ты видел?
— Если б не видел, я б не говорил.
— Значит, опять настаиваешь на прежних показаниях?
— Конечно, она меня пускала в контору в эту, в кассу.
Дайнеко подлил масла в огонь:
— Не верю. Горностаева выглядит женщиной порядочной и искренней.
— Я был, видел, понимаете? Проверяйте, пожалуйста. Подымаешься по лестнице, слева бухгалтерия, там большая комната. Справа главного бухгалтера кабинет. А прямо — ее касса, и за барьером сейф.
— И сейф ты видел?
— Конечно, видел. Вот такой высоты.
— Уж ты покажешь! Какая ж у него тогда дверь?
— Я думаю, сантиметров 80. Вообще такие сейфы получают большие магазины… А когда я раньше приносил деньги, она сказала, что кстати, понимаете? Она инкассаторов ждала и деньги сдала им.
— Ну, Юрий Юрьевич, не при тебе же.
— Не при мне, но что я, инкассаторов не знаю? В 15–20 минут всегда приезжают за деньгами.
— Пятнадцать минут какого часа?
— Седьмого.
— Ты, я гляжу, многое подмечаешь.
— Слишком много, да?.. Михаил Петрович, вы не подумайте, что я что-нибудь… я просто наблюдательный человек. Я вам привел просто для примера, что я не вру…
— Боюсь, братцы, кроме Чичикова с Хлестаковым, тут еще кто-то. Пошибче, — объявил Дайнеко после допроса. — Я уже подумывал, а сегодня специально пощупал и… да, больше не сомневаюсь.
— Но что вы подозреваете, Михаил Петрович? Хоть примерно?
— Угадать не берусь. Но что-то есть, что-то было. Может, потому у него и язык не развязывается… Вы слушали разговор после очной ставки?
Группа призналась, что в основном смаковала «Ах, Танечка!».
— Стоит послушать, пустите-ка запись.
Перемотали. Прослушали приведенный выше диалог.
— Уловили? — спросил Дайнеко. — Он ведь удрал не с самой крупной суммой из тех, что брал у Горностаевой. Зачем он около нее кружился, волынился? В сущности, плевать, входил он в служебное помещение или нет, важно, что выведывал порядок работы кассы, расположение внутри и прочее. Словом, его занимал сейф. А это уже принципиально иной уровень… Нет, непохоже, чтобы он никогда не дерзнул на крупное дело!
Отсюда начался второй этап следствия.
Внешне дело близилось к завершению. Последние эпизоды, последние потерпевшие, последние допросы. Но еще тщательней, чем раньше, проверял Михаил Петрович каждое слово Ладжуна, каждую мельчайшую подробность. Где-то преступник оставил электрическую бритву, которой никто потом не пользовался; в ней обнаружены срезки волос — Дайнеко назначал экспертизу для идентификации волос. В другом месте сохранилась присланная им открытка («Скоро приеду и все объясню. Не волнуйся».). И хотя почерк был явно знакомый, Дайнеко все же направил открытку графологам для идентификации почерка. Он старался документально подтвердить каждый случай, отыскать бесспорные доказательства, не довольствуясь признаниями Ладжуна и ничего не принимая на веру. Часть бригады, включая Джонни Маткаву (как вы помните, соратника Дайнеко и Мудрова с первых шагов расследования), занималась исключительно сбором таких доказательств.
— Меня откровенность Ладжуна как-то не убеждает, нет, — говорил Дайнеко.
Проницательный человек был Михаил Петрович!
Минуло дня три, и возвратился из очередной командировки Джонни Маткава. Возвратился с любопытным докладом. Он проверял типичную для Ладжуна историю: несколько месяцев назад в небольшом городке прохвост, назвавшийся научным сотрудником из столицы, увлек молодую девушку, обобрал семью и скрылся. По фотографии потерпевшие твердо опознали Ладжуна, и сам он подтвердил: да, помню такой случай. Но обстоятельства излагал в общих чертах, без деталей. Маткава отправился за деталями. Слово за слово выяснилось, что однажды жених-обманщик посылал при девушке телеграмму сестре. Текста и адреса девушка не знала, но перед «женихом» стоял в очереди их сосед.
— Дальше все было просто, — рассказывал Маткава. — Я засел на почте и стал подряд листать бланки. К вечеру телеграмма за подписью соседа нашлась. Значит, следующую отправлял преступник. Автобус, «ТУ», электричка — и наутро я уже стучался в квартиру по указанному адресу, а еще через день мы напали на след мошенника. Тоже шатен, и полноватый, и круглолицый, да только не Юрий Юрьевич!
