— Но дело экспедиторов числится за тобой, и кому как не тебе знать их родственников и их возможности. Ведь судя по тому скандалу, учиненному в прокуратуре женой одного из погибших, по высказываниям в газете, они просто уверены, что молодые люди были убиты милиционерами и ни о каком ночном ограблении магазина не может быть и речи.
— Как видишь, они оказались правы, — и вновь кислая ухмылка посетила лицо Алешина. — А о возможностях родственников судить не берусь, но если все-таки предположить, что это месть, то тут есть одно большое-пребольшое «но».
— И как же оно выглядит?
— А выглядит оно так: твои сослуживцы не на улице были убиты, не в подъезде, а в спокойной домашней обстановке, в кроватях, после распития спиртных напитков.
— И что же из этого следует?
— А то, Вадя: чтобы приводить человека домой и пить с ним на брудершафт, надо хорошо его знать. Ты же первого встречного не потащишь в квартиру, ты же не алкаш. В тебе же имеется человеческая осторожность да плюс еще чутье профессионала.
— Согласен, — кивнул я.
— Значит, выходит: как в случае с Макаровым, так и в случае с Пашкой они проводили вечер с кем-то из хорошо знакомых им людей. Мало того: этот человек покидал квартиру, и будущие жертвы, сморенные дозой алкоголя, спокойно ложились спать. А ночью происходило что-то невообразимое.
— Но неизвестный нам пока человек мог и не покидать квартиры, — возразил я. — Допустим, он оставался ночевать.
— В обоих случаях не найдено никаких улик, указывающих, что еще кто-то оставался на ночь в квартире, — парировал Алешин. — Но если даже и оставался — это опять должен быть хорошо знакомый им обоим человек. А теперь вопрос: может ли такой человек, хорошо знакомый с ними обоими, находиться среди родственников убитых экспедиторов?
— Маловероятно, — выдал я сразу ответ. — Мы наверняка заметили бы его.
— И что же из этого следует? — указательный палец Алешина взметнулся вверх.
— Одно: насчет мести родственников мы с тобой нафантазировали.
— Принимаю, но с существенной поправкой: они могли материально заинтересовать лицо, которое состояло в дружеских отношениях как с Макаровым, так и с Чегиным.
От такого вывода Алешина я даже несколько обиженно фыркнул:
— Уж не намекаешь ли ты на то, что сей гусь работает в уголовном розыске?
— Намек понял верно, — Алешин закрыл глаза и кивнул.
— Может быть, и фамилию назовешь? — вырвалось у меня с ехидцей.
— Фамилии не знаю, но почему-то уверен: этот человек носит милицейскую форму.
— И ты был у него в гостях и оставил свои пальчики на ноже, точно таком же, как у тебя? — со злостью выговорил я.
— Да уж, этот нож не вписывается в версию, — в отчаянии проговорил он.
— А ведь нож могли подменить.
Уставившийся перед собой в стол, он поднял на меня глаза.
— Подменить здесь, у тебя дома, — уточнил я.
— Как? — недоуменно спросил он.
— Ну, пришел к тебе человек. Посидели вы, как мы с тобой сидим, за рюмкой водки или бокалом пива, и он, улучив момент, берет твой нож, заменив его подобным.
— Кто он? — вырвалось у Алешина уже с издевкой.
— Тебе лучше знать, кто бывал у тебя в последнее время.
— Вадя! — Алешин подался в мою сторону. — Мы приходим опять к тому же выводу: этот человек, кроме меня, должен был быть хорошо знакомым Макарову и Чегину…
— …и носить милицейскую форму, — закончил я фразу.
— Не исключается, — он на сей раз был не так категоричен.
У меня не имелось никакого желания затевать спор, хотя бы из-за отсутствия фактов. Собственная правота и отстаивается только при их наличии, а так все выльется в пустое словопрение, которое может дойти до взаимных обид.
— Ладно, Юрок, отдыхай и подходи теперь посерьезнее к знакомствам, и в квартиру никого не тащи, особенно поздним вечером, — сделал я наставление.
Он устремил на меня злой взгляд.
— Да не шучу, просто дельный совет, — и я подал ему на проща-ние руку.
Я крутился у телефона, как оса возле вазочки с вареньем, решительно брался за трубку и отдергивал руку. Сообщать радостное всегда приятно: положительные эмоции через край хлещут, словарный запас неиссякаем. Иное дело — горе. Не очень-то хочется им делиться…
Ее голос радушен и беззаботен:
— Да, я слушаю вас.
Эта простенькая, произнесенная с придыханием фраза раньше всегда отзывалась в моем сердце приятным волнением, выбивала его из ритма равнодушия. Если во мне имелся какой-то гадкий осадок, принесенный с работы, после этих слов он бесследно улетучивался. Наступало время благородных чувств и мыслей. Мы каждодневно разговаривали с Жанной по телефону, встречались намного реже. А то, первое наше свидание, стояло особняком, возможно, потому, что оно было первым и казалось сказочным, ведь в наших отношениях сияла первозданная чистота, сродни только что легшему на землю снегу. Тогда в беспросветности рутинных дел я выкроил свободное время и пригласил ее, как и обещал, в гости. Она не отказала.
Я умилялся ее движениям, ее речи. Мой вначале воровато-восхищенный взгляд стал, думаю, вполне мальчишеским и открыто выражал влюбленность. Я становился рабом ее красоты.
Быстро текли часы нашего общения. И когда она взволновалась по поводу позднего времени, я, не держа никакого умысла, предложил ей остаться. Она отказалась. Попытался уговорить, но в ее голосе послышались резкие нотки, и я осознал всю бесполезность своих попыток. Однако меня это нисколько не расстроило. Знающая себе цену женщина, не разменивающая себя при маломальском увлечении, — это тоже своего рода шарм, причем в наше время редкий. Тогда, в тот поздний час, я проводил ее до дома, до самой двери квартиры, за что был удостоен поцелуя в щеку и приглашения в гости в удобное для меня время. В ущерб работе я скоро отыскал это время, предупредил о визите и объявился перед ней с букетом цветов, отутюженный, пахнущий дорогим одеколоном, словно жених на смотринах. В волнующем ожидании свидания не предусмотрел только одного: подарка для ее дочери, почему-то наивно полагая, что ее не должно быть при нашей встрече.
Девочка оказалась общительной, подвижной и очень смышленой для своих неполных пяти лет. Она сама представилась мне: назвала имя «Инна» и при этом сделала легкий книксен. Инна стала моим гидом по квартире: показывала, рассказывала, а когда дошла очередь до игрушек, вдруг выдала: «Когда у нас будет папа, он купит мне большую говорящую куклу».
Наши с Жанной взгляды встретились, она виновато улыбнулась, потупила взор и заторопилась на кухню, оставив меня наедине с дочерью.
Тот вечер остался памятным еще одним событием. В поздний час, когда Инна уже спала, а я с сожалением был вынужден признать, что пора домой, мы оказались в тесноватой прихожей напротив друг друга. Сила взаимного тяготения привела нас к нежным объятиям. Поцелуй отдавал той упоительностью, когда все рисуется в розовом цвете, а впереди лишь вечность, полная возвышенных чувств и непреходящего счастья.
В последние дни нас связывал лишь телефон. Несколько минут общения протекали на волне влюбленности. Во мне постоянно жило, даже несмотря на служебные неудачи, ощущение безмерного счастья, будто стал баловнем судьбы и в жизни у меня все складывалось гладко. Я, заваленный, словно в каменоломне, делами, обломками версий, пытался вырваться на свободу и всеми правдами и неправдами стремился выкроить день для очередного свидания. Увы, на сей раз мой звонок не вызовет трепетных чувств.
Мой голос, видимо, соответствовал моему внутреннему состоянию. По крайней мере, в трубке послышалось обеспокоенное:
— Что-то случилось? Неприятности на работе?
— Убит Паша Чегин.
— Как… убит?
— В собственной квартире. Похороны послезавтра.
Пашку Чегина хоронили в дождь и порывистый ветер. Вроде бы был он в жизни спокойным человеком, а вот на тебе, разверзлись хляби небесные. Возможно, не до конца раскаялся Пашка в совершенных грехах и оставался для Всевышнего по-прежнему подручным убийцы, а не поддавшимся малодушию человеком, вот и не послал Он для последнего Пашкиного пути благодатной погоды.
Жанна постоянно находилась рядом со мной. Ее ладошка покоилась на сгибе моего локтя. Глаза опущены. Она явно старалась не смотреть в сторону гроба. Лишь однажды я оставил ее одну, когда прошел самые трудные в жизни метры, подставив плечо под самую тяжелую в мире ношу.
На кладбище дождик поутих, и даже выглянуло солнце. Прощание было недолгим. Все впечатления слились воедино: немногословная траурная речь, удары молотка по крышке гроба, три залпа в воздух из автоматов, истошный вопль Пашкиной жены и боль от впившихся в мою руку ноготочков Жанны.
Смерть Пашки Чегина тревожила мое сердце каждодневно, ежечасно. Именно мне приходилось осуществлять розыскные мероприятия по этому загадочному убийству. Вернее, не мне одному. У начальства мы проходили как оперативно-розыскная группа, куда, помимо меня, входили еще коллеги из управления и районного уголовного розыска. Результат наших совместных потуг равнялся нулю. Мы знали лишь точное время убийства и, кроме отпечатков пальцев Алешина на рукоятке ножа, в нашем распоряжении появились папиллярные узоры неизвестного человека, оставленные на бокале с недопитым пивом. Сравнение их с отпечатками пальцев, найденных тоже на бокале в квартире Макарова, не принесло ожидаемых результатов. Они принадлежали разным людям, что несколько подсекало версию о схожести почерка обоих убийств. В общем, уподобились скалолазу на отвесной гладкой стене, когда нет даже мельчайшей трещины или небольшого выступа, чтобы найти точку опоры. Так и мы почти наугад шарили в поисках улик и не находили их.
