Перекинулась несколькими пустыми фразами с Джоунсом — Харт, сказали, отсыпается после ночного дежурства, — собралась уходить. Раздался звонок, и — да, да! — ее брови снова полезли наверх: ковбой, тупая деревенщина, снял трубку, отжал, ничего не сломав своей клешней на этой… на панели, крохотные рычажки. Разговор был недолгим. Джоунс молчал, лишь кивал и время от времени с интересом рассматривал носки ботинок, потом сказал:
— Конечно, сэр, я передам, все сделаю в точности, не беспокойтесь.
Положив трубку, он окинул Розалин еще более циничным взглядом, чем обычно.
«Вообще-то у этого молчуна больше мужского, чем в пачке из десятка горожан, хвастающих своими победами налево и направо, — думала она по дороге домой, — Хотя он тоже лишь прикидывается молчуном».
Вечером Джоунс заехал к Харту Начальник полиции лежал на кровати, широко раскинув ноги, грудь его блестела от пота, седая шерсть свалялась.
— Ио хотите проветриться, сэр?
— Пожалуй, ты прав, Джоунс, — передразнил Харт и нехотя поднялся.
Чудесный вечер опустился па город: тихое, ласковое, солнце почти утонуло в неподвижном море. Неистово пахли цветы. У Харта кружилась голова, то ли от выпитого, то ли от дурманящего запаха. Джоунс предупредительно открыл дверцу машины Харта.
— Поедем на моей? — без интереса спросил Харт и, не дожидаясь ответа, плюхнулся на переднее сиденье рядом с водителем.
Джоунс запустил двигатель, и машина покатила вперед. Харт с трудом пристегнул ремень па толстом животе и откинул голову на подголовник.
— Тебе нравится миссис Уайтлоу? — вдруг заговорил он. Джоунс внимательно смотрел на дорогу. — Как ты думаешь, moi’ бы я ей понравиться?
Джоунс пожал плечами. Еще раньше он как-то признался Харту, что, по его мнению, каждый может понравиться йаждому, надо только как следует постараться. Как Харт ни пытался выяснить, что Джоунс вкладывает в слово «постараться», так ничего и не добился. «Постараться — значит постараться, сэр, тут нечего ни прибавить, ни уба-’ вить. Всем нравится, когда их штурмуют».
— Вам звонили, сэр, — бесцветно сказал Джоунс, — просили передать: мир держится не на страхе, а на преданности.
— Не вяжись с ними, сынок.
Машину подбросило: Джоунс прозевал выбоину. Становилось темнее.
— Едем к Длинному логу? — Харт держал руки на животе, как примерный школьник.
— Пожалуй, сэр, там сосны, хвоя, там спокойно, вы отдохнете.
Что-то мешало Харту согласиться с этой оценкой местности, но он не додумал мысль, так же как и предыдущую, кивнул и задремал.
Очнулся он от сильного удара по голове. Привязной ремень впился в живот. Потом был еще удар и еще. Харт понимал, что удары — видно, рукояткой револьвера — наносил Джоунс. Теряя сознание, он попробовал пошевелить руками — его мощные кисти были стянуты наручниками.
Машина проехала дальше вдоль обрыва, что тянулся
справа. Джоунс выключил зажигание, вывернул руль вправо, ловко выскочил из машины, надавив плечом, подкатил ее к круто обрывающемуся склону.
«Зря нацепил наручники, он и не думает сопротивляться, а их найдут — лишняя морока: кто да что, да как? Бежать потом за ними вниз…» Джоунс поставил машину на ручной тормоз, обошел ее и поверх опущенного стекла снял наручники с Харта. «Фу, черт, а как же тормоз?)» Он снова обошел машину, через окно отпустил ручник, Харт не шелохнулся. Машина медленно покатилась к обрыву. Джоунс шел рядом, упираясь рукой в переднюю стойку.
— Надоело нищенствовать? — трудно ворочая языком, прохрипел вдруг Харт. Из угла рта сочилась кровь.
— Да, сэр, денег вечно не хватает, — тускло согласился Джоунс.
— Деньги — сила, сынок. Ты верно понял.
Последним сигналом извне для Харта стал полицейский «плимут», воровски спрятанный в кустах. И тут время остановилось. Их самолет — с Уиллером, сосредоточенно рассматривающим ладони, и Гурвицем за штурвалом — вырвался к цели, на мгновение завис над бухтой и пошел в крутое, пике на город. Пальцы Байдена ощутили привычный металл рукоятки пулемета…
Упав с обрыва, машина взорвалась. «Совсем нешумно, — подумал Джоунс. — Я-то считал: грохнет дай боже — звезды отлетят от купола». Он посмотрел на далекие звезды, крепко вбитые в небосвод, вывел из кустов «плимут» и медленно поехал по пустынному шоссе в Роктаун. Встречных не было. Рубиновый глаз низко летящего самолета прочертил густую синь. Накатила тошнота. Джоунс остановил машину, вылез. Шатаясь и ловя ртом воздух, подошел к одинокому дереву, обхватил шершавый ствол. Голова уперлась в бугристую кору, волосы упали на лоб. Вывернуло наизнанку. И сразу стало легче. Домой он возвращался, как после тяжелой болезни: ощущение слабости и нарождающейся силы. Ничего страшного. Ко всему можно привыкнуть.
Пройдут годы, Джоунс забудет прошлое, незаметно разъ едающее душу, станет злее, решительнее — заматереет, научится приветливо улыбаться, казаться открытым человеком, неглупым и располагающим к себе. Каждый день, каждую неделю, каждый месяц, ступень за ступенью он будет взбираться наверх, и все заговорят о нем: простой парень из народа, вот как ты, как я, как все мы, успехом обязан лишь терпению. Люди вверят судьбу молодому начальнику полиции. Почему бы и нет? Потом? Не исключены политическая деятельность, выборные должности, признание общества…
Так могло бы случиться. Харт отчетливо увидел всю жизнь Джоунса. Время остановилось. Напряжением воли не дав угаснуть сознанию, Харт представил падающую машину, срывающиеся вниз камни, облако пыли, взрыв и дымно-оранжевый шар, прыгающий по скрюченным кустам на дне оврага… и Джоунса, который приходит в себя после первого убийства. Последующие он перенесет уже легче.
Грузное тело стремительно метнулось влево — когда он успел отцепить ремень? — и пистолет из открытой кобуры Джоунса оказался в руках Харта. Второго и третьего выстрелов Джоунс не услышал. Споткнувшись после первого, он вытянул руки вперед, будто собираясь подтолкнуть машину, и рухнул в пыль.
Не месть руководила Хартом, а на удивление простая мысль: за всю жизнь он толком не попытался противостоять злу, всегда считал — бороться с ним бессмысленно. Пока машина катила к обрыву, а пули рвали рубашку Джоунса, взгляды сослуживцев встретились. Харту почудилось, что в глазах подчиненного мелькнула — неужели? — благодарность за избавление от грязи этого мира. Джоунс будто извинялся за то, что с ним сделали. Он предал близкого — правда, но и любил того, кого предал, — тоже правда.
В миг, отделяющий жизнь от смерти, Джоунс пережил лучшее из того, что ему было отпущено. Сползая в беспамятстве на дно машины, Харт еще раз прочел в глазах друга, палача, почти сына: что же с нами сделали?!
«Случайно» опоздав на удобный ночной рейс Милан — Нью-Йорк, о чем, к счастью, сэр Генри не узнал, миссис Уайтлоу прилетела домой на день позднее. В ее почтовом ящике лежало письмо — обычный
