Председатель суда. Мэтр, слово дня защиты вам будет предоставлено позже.
Ж.-Ж. Жура почесал за ухом своей шариковой ручкой. (Из-за этой привычки шея у него вечно была испачкана зеленой пастой.) Судебную хронику дня «Эпок» он вел без всякого удовольствия. Гораздо охотнее он занимался бы театральной хроникой: уж в вокале-то и хореографии он разбирался.
«ЗАЩИТА ВЫИГРЫВАЕТ ОЧКО
Пока мотив преступления остается неясным, сомнения будут толковаться в пользу подсудимого».
Так решил он озаглавить свой материал, но тут неожиданно наступившее молчание, предвестник бури, заставило его поднять голову и взглянуть на судей.
Все смотрели на мэтра Лежанвье: бледный как смерть, сгорбившийся, он, словно боясь упасть, обеими руками вцепился в свидетельскую трибуну.
«Он не скажет этого! — весь в поту думал Лазарь. — Он не сделает этого! Он не кинется в пропасть ради того, чтобы утащить меня за собой!»
— Без мотива не убивают! — гордый собой, ликующе повторил защитник подсудимого. — Пусть кто угодно попробует доказать, что у моего подзащитного был мотив для убийства!
Стенографический отчет о судебном заседании (выдержки)
О т в е т. У него был мотив: он шантажировал меня! Если вы помните, на предыдущей сессии суда присяжных я защищал его, обвинявшегося в том, что он перерезал горло своей любовнице Габриэлле Конти. Само собой разумеется, я считал его невиновным. Но это оказалось заблуждением, которое он рассеял после своего оправдания, придя ко мне домой с угрозами, если я не выполню его требований, раструбить на весь мир, что я побудил его — я, Лежанвье! — отрицать свою вину!.. Больше всего я боялся потерять уважение жены, ее любовь. Я испугался, отступил перед угрозой скандала — до того дня, как раз накануне убийства, когда Диане случайно открылась правда. Я думал, что потеряю ее, но она сразу же успокоила меня на этот счет. Насколько я тогда ее понял, подсудимый неосторожно признался ей во всем на следующий же день после оправдания, но она считала, что у нее есть чем воздействовать на него, заставить его отказаться от своих безумных требований… Вот почему она попросила меня съездить назавтра в Париж, забрав с собой Жоэллу и оставив ее наедине с ним… Вот почему подсудимый, убедившись, что внезапно лишился своих козырей, преднамеренно убил ее, как перед этим преднамеренно убил несчастную Габриэллу Конти!
(Оцепенение в зале.)
— Да ведь это самоубийство! — ошеломленно пробормотала мэтр Сильвия Лепаж.
Вернер Лежанвье только что сознательно погубил свою карьеру — отныне ему уже не придется никого защищать.
— Нет, это смертный приговор! — возбужденно возразил Меран.
Подсудимый заслужил это — кто же безнаказанно бросает вызов самому Лежанвье!
Однако что-то — чувство, близкое к стыду, — удержало Мерана хотя бы от того, чтобы захлопать.
Защитник. Защита протестует! Мэтр Лежанвье только что ничтоже сумняшеся выдал профессиональную тайну! За такие вещи изгоняют из адвокатского сословия!
Прокурор. Мэтр Лежанвье не заслуживает никакого упрека. Он стал жертвой шантажиста и признался нам в этом только под давлением обстоятельств, в высших интересах правосудия!
Председатель суда. Господа, господа!
Защитник. Где доказательства его искренности?
Прокурор. Что он выигрывает? Ничего. Что он теряет? Все. Защитник. Он мстит.
Прокурор. Другими словами, вы признаёте, что подсудимый отплатил ему черной неблагодарностью, отняв у него жену, и что он не имел бы возможности шантажировать своего адвоката, если бы не ускользнул от заслуженного наказания?
Защитник. Ничего я не признаю! Мы не в Кассационном суде! На настоящем заседании рассматривается дело Лазаря-Лежанвье, а вовсе не дело Лазаря — Конти, давным-давно похороненное!
Прокурор. Лично я поостерегся бы употреблять это слово… Впрочем, обвинение в данном случае присоединяется к защите и напоминает присяжным, что они должны забыть о несправедливом оправдании подсудимого в прошлом убийстве и вынести справедливый вердикт по поводу очередного!
Подсудимый. Протестую! Я не убивал Габи Конти!
Прокурор. Вот как? Интересно.
Подсудимый. Я не убивал Габи! Я нарочно возвел на себя поклеп, чтобы взять старика в оборот.
Прокурор. Силен фрукт! (Крики, свист, топот.)
Председатель суда. Прошу тишины! Все это не имеет никакого отношения к настоящему делу. (К свидетелю.) Вы ничего не хотите добавить, мэтр?
Ответ. Нет. Я лишь высказываю пожелание, чтобы подсудимый был приговорен к смертной казни.
Сдержанное выступление адвоката гражданского истца, безжалостная обвинительная речь прокурора и желчная речь защитника заняли весь следующий день.
К шести часам вечера присяжные после недолгого совещания вынесли вердикт.
Подсудимый не выказал ни малейшего волнения. Под устремленными на него взглядами всех присутствующих он все с той же сардонической усмешкой под тонкими черными усиками, которая не сходила с его губ на протяжении всех пяти дней процесса, едва заметно поклонился прокурору, чем привел в смятение не одно женское сердце.
Уже много месяцев Лежанвье и Жоэлла почти не разговаривали, если не считать редких «привет» и «пока».
Большую часть времени Жоэлла проводила у подруг — во всяком случае, так полагал Лежанвье, — лишь изредка разделяя с отцом трапезу; возвращалась она частенько за полночь и тогда, бывало, нетвердо держалась на ногах — во всяком случае, лестницу на второй этаж преодолевала с трудом, напевая при этом прилипчивый мотивчик.
Ни колкостей, ни стычек — лишь растущее взаимное равнодушие…
Поначалу Жоэлла еще предупреждала отца, куда направляется, пресекая всякую попытку отговорить ее. Потом она взяла привычку оставлять где-нибудь на столе мятые бумажки, которые Лежанвье находил всегда поздно, примерно такого содержания: «Я у Жессики… Катаюсь на катке „Молитор“… Ужинать не приду… До вечера, а вообще как получится…» Подпись: «Ж.»
Теперь она не утруждала себя и этим. Она просто отсутствовала, а когда случайно бывала дома, то казалась все более далекой, рассеянно листала журнал или отщипывала кусочки от булочки и смотрела всегда куда-то мимо отца, словно он стал прозрачным.
— Он хочет тебя видеть, — сказала она в один из вечеров, вставая после ужина из-за стола.
— Кто? — удивленно спросил адвокат.
— Тони.
— Ты ходила к нему?
Жоэлла промолчала, и Лежанвье пожалел, что задал этот вопрос. Как бы она узнала, если б не ходила?.. Но ведь это означает, что она не примирилась с потерей, продолжает испытывать что-то к Лазарю?
Жоэлла направилась к двери, на пороге обернулась:
— Так ты пойдешь?
— Не знаю, — с трудом выдавил из себя Лежанвье, подыскивая слова. — Не… не думаю.
— Почему? Боишься, что он тебя укусит?
Адвокат пожал плечами. С таким же успехом она могла спросить, не боится ли он зайти в клетку к хищнику.
— Нам нечего сказать друг другу, — ответил он.
— Полагаю, ему есть что сказать… Его прошение о помиловании отклонено. Скоро его казнят.
— Когда?
— На этой неделе.
— Откуда тебе это известно?
— Я навела справки.
— Этого не может быть! — возразил Лежанвье. — Приговоренный к смерти никогда не знает, сколько ему осталось жить, пока за ним не придут…
— А я знаю. Сегодня среда. Казнь назначена на послезавтра, пятницу, на пять утра.
По окнам внезапно забарабанил дождь. С минуту кроме этого стука ничего не было слышно. Но Жоэлла была настойчива:
— Так ты пойдешь?
На этот раз уже Лежанвье, не отвечая, принялся отщипывать от булки кусочки. Сердце его колотилось в самом горле. Жоэлла некоторое время наблюдала за отцом, потом неспешно продолжала:
— Само собой, он тебя ненавидит. Ведь его осудили из-за тебя. Однако, как мне кажется, он все еще уважает тебя. «Просто передай ему, что я хочу его видеть, — сказал он мне. — И больше ничего не говори, он наверняка придет!» — Жоэлла запнулась. — Есть и еще кое-что, Вэ-Эл. Я тоже прошу тебя пойти…
— Но ведь… от этого никакого проку! Зачем?
Лежанвье считал, что его уже ничто не способно удивить. Оказывается, он ошибался.
— Чтобы ты увидел, как он изменился, — ответила Жоэлла. — Он… он стал стариком.
На следующий день после вынесения приговора Лежанвье произнес перед своими сотрудниками краткую речь. Он оставляет адвокатское поприще, закрывает контору, продает дом на авеню Оша и перебирается в «Вязы». Возможно, будет путешествовать или засядет писать мемуары. Он никогда не забудет, чем обязан Сильвии и Анри, но обстоятельства вынуждают его с ними расстаться. Да им и самим нет никакого смысла связывать с ним свою судьбу.
