— Ладно, идите, — сказал Бодрашов.
— Позвони мне домой, — сказал Орлов.
— Я к тебе завтра зайду, — добавил Кулагин.
— Всего доброго. — Гуров кивнул и исчез за дверью.
* * *
Мария взяла в костюмерной театра ношеное черное платье, подходящие туфли, черную ленту, которой подвязала волосы, сняла кольца, оставив на руке лишь скромные часы. Она осталась такой же красивой, отметил Гуров, даже в чем-то выиграла: скромный наряд и отсутствие косметики подчеркивали белизну кожи и чарующий блеск ее глаз. Гуров в задрипанном джинсовом костюме, который он не разрешал выбрасывать, так как надевал во время поездок в деревню к родителям, смотрелся совсем молодым стройным мужиком, едва ли не парнем, а седина придавала некоторую загадочность.
Новая одежда делала супругов свободнее в движениях, проще. Возможно, одежда была и ни при чем, просто Мария перестала быть знаменитой актрисой и не думала о том, что необходимо соответствовать, а Гуров забыл, что он полковник и опер-важняк, походил на обычного офицера в отставке, своего парня, с которым можно трепаться ни о чем, травить анекдоты.
Они нравились друг другу, Мария даже сказала:
— Так и будешь теперь ходить, белая рубашка и галстук тебя просто уродуют.
— Как скажешь. Маша, — ответил сыщик. — Только согласую вопрос с моим руководством. — Гуров свернул с Ленинградки и через пять минут был уже у входа на кладбище. Он поставил машину чуть в стороне, чтобы не обращать на нее внимание хоронивших.
Мария купила цветы, скромные, но достойные, и супруги вошли на кладбище.
— Ты знаешь мать в лицо? — спросила Маша.
— Сориентируюсь, — ответил Гуров. — Не забудь, нам необходимо попасть на поминки.
— Нас пригласят, — уверенно ответила Мария, и они пошли по центральной аллее среди старинных памятников и скромных современных могил.
Каждый знает, на кладбище и воздух особенный, более свежий, чуть терпкий, и люди ведут себя совсем иначе, не суетятся, больше молчат, а разговаривают тихо, короткими фразами.
Гуров определил для себя, что ищет группу пожилых женщин, человек пять-восемь, не более, одетых скромно, даже бедно, среди них возможны одна-две пьяные, более говорливые. Из рассказа Валентина Нестеренко сыщик понял: достаток матери и дочери лежал ниже уровня бедности. Ну соберутся соседки по дому, может, мужичок-пенсионер присоединится в надежде, что стаканчик нальют.
Мария остановила мужчину в комбинезоне и с лопатой, спросила:
— Извините, сейчас где проходят захоронения?
— Натолклись, словно кильки в банку, мест давно нет, а они все лезут. — Рабочий был поддатый и отчего-то агрессивный, видимо, попало от начальства.
Гуров взял его за бицепс, умышленно сделал больно, тихо, но жестко спросил:
— Ты себе-то местечко оставил?
Видно, мужик был неслабый, к такому тону не привык, больше сам командовал, но, почувствовав хватку незнакомца, услышав уверенный голос, возникать не стал, спросил:
— У вас какой номер?
— Не знаю. — Гуров тронул небритую щеку могильщика. — На бритье не хватает? Подождать, пока люди с родными попрощаются, сил нет?
— А где ты видел нашего брата трезвым? — Мужик хотел взглянуть вызывающе, но, столкнувшись с парой голубых, жестких, словно ледышки, глаз, умолк. — Кого хороните?
— Алену Васильеву, двадцать лет, — ответил Гуров. — Провожают ее пять-шесть женщин.
— И все нищие, — хмыкнул могильщик. — Это Витьке повезло. Вон туда ступайте! — Он махнул рукой в неопределенном направлении.
— Проводишь и Витьке поможешь, — сказал Гуров и подтолкнул мужика в боковую аллею, незаметно для Марии ткнув двумя пальцами под ребра. — Деньги будут.
Мужик икнул, схватился за бок и потрусил вперед.
— Ты здесь-то можешь человеком, а не ментом быть? — зашептала Мария.
— Не могу! — Гуров ответил так, что Мария замолчала. Вскоре они подошли к группке женщин, которые стояли, сбившись в кучку, а мужик в робе лениво ковырял лопатой сухую землю.
— Я же заплатила, могилку обещали заранее приготовить, — говорила худая женщина, прижимавшая к груди урну с прахом.
Гуров подтолкнул Марию и напомнил:
— Елена Петровна. Мария сказала:
— Здравствуйте, извините. — Обняла мать Алены за плечи и зашептала: — Дай бог вам сил, Елена Петровна. Не волнуйтесь, сейчас все образуется. Муж распорядится, — и отвела женщину в сторону.
Гуров подошел к мужикам, сунул каждому в карман по нескольку купюр, сказал:
— Даю пять минут! И не дай бог задержаться. Захоронить урну — не могилу вырыть!
Могильщики перебросились парой слов и вонзили лопаты в землю, но Гуров остался недоволен, у одного лопату отобрал, сказал:
— Веди сюда бригадира. Бегом!
Мужик что было сил затрусил к входу, а Гуров смачно плюнул на ладонь и начал копать. Оставшийся с ним рядом глянул испуганно и тоже принялся за дело.
Минут через пять шепнул:
— Для урны хватит.
— Копай, падла, зашибу, — спокойно ответил Гуров. Вернулся гонец и, видимо, бригадир, притащили цементный квадрат в виде оконной рамы, уложили на яму.
Мария подвела к могиле мать покойной, женщины встали на колени, опустили урну, руками засыпали землей. Гуров помог женщинам подняться, затем взял мать и бригадира под руки, заговорил:
— Заборчик невысокий, скамеечку, я скоро мраморную доску поставлю. Елена Петровна скажет, что написать. Ты, — он ткнул жестким пальцем бригадира в грудь, — проследишь.
— Конечно-конечно. Мы с радостью, по-христиански, — бормотал бригадир. — Надо в контору идти, все оформить.
— У тебя плохо со слухом? Ограду и скамейку поставить к вечеру. Завтра приеду, взгляну, бумаги подпишу. А ты старайся, на кладбище тесно, но для тебя место найдется. — Гуров отсчитал в кармане пять бумажек, протянул бригадиру пятьсот долларов. — Все понял или повторить?
— В лучшем виде, в лучшем виде, — бормотал бригадир, пряча деньги. — Все по-христиански.
Гуров кивнул Марии, и она повела мать к центральной аллее, бригадир проводил женщин взглядом и уже нормальным голосом сказал:
— Мамаша дала триста рублей, сказала, у нее больше нету.
— У нее и нету, я сегодня прилетел, — ответил Гуров.
— А вы кто покойнице будете? Гуров взял его за отвороты куртки, приподнял так, что мужичок еле касался земли носками ботинок:
— Я — прохожий! Под кем сегодня кладбище?
— Мне неизвестно, я человек маленький. Братки заходят, так они со мной дела не имеют.
— Передай браткам, приезжала “контора”. Запомнишь? “Контора”! Если у них имеются вопросы, я буду у могилы послезавтра в девятнадцать. Усек?
— Сделаем!
— Значит, ограда, скамейка. Мраморную доску привезут. — Гуров кивнул, пустился догонять женщин. “Пежо” — машина с виду небольшая, но вместительная. Мать с Марией, обнявшись, сели спереди, рядом с Гуровым, остальные поместились сзади.
Минут через сорок они уже были в одном из переулков старой Москвы. Глядя на сервировку стола, Гуров вспомнил рассказы мамы о празднествах военного времени.
— Маша, узнай, сколько всего будет человек? — сказал Гуров.
— Уже узнала. Двенадцать. Возьми с собой женщину, докупи чего надо, не вздумай покупать дорогую рыбу и шампанское, — наставляла Мария мужа, заметив, что хозяйка за ними наблюдает, перекрестила, подтолкнула к дверям.
С сыщиком в магазин отправилась девчонка лет пятнадцати, дочь соседей Васильевых. Девочка поглядывала на Гурова с любопытством, потом сказала:
— А я вас раньше в доме не видела. Вы давно покойную знали?
— Я, дочка, не знал Алену. Она дружила с тобой?
— Она была взрослая и со школы дружила с Антоном, — ответила девочка. — Меня Светкой зовут, а вас?
— Лев Иванович. — Гуров улыбнулся. — Ты придумала, что мы с тобой будем покупать?
— Картошки купим, помидоры, огурцы, лук. Я салат сделаю. А у вас много денег? — Она взглянула хитро. — Из нашего супермаркета без штанов можно уйти.
— А спиртное? — спросил Гуров. — Елена Петровна вино любит или водку?
— Она вообще-то... — Света запнулась. — Нет, это ужасно дорого. Тетя Лена раньше, когда муж был, коньяк пила. А как он сбежал...
— Не надо об этом. Сегодня такой день... — Гуров открыл дверь магазина, вручил девочке корзинку, другую взял себе, пошел между рядов и перестал слушать свою спутницу.
Первое время она дергала его за рукав; когда он бросил в корзинку две банки икры, тихо сказала:
— Положите на место, дядька уже смотрит за нами.
— Тебе показалось, детка, мы не шикарные покупатели. Шикарные сюда не ходят.
— Но он знает меня, что я обычно покупаю, тоже знает, — испуганно шептала Света.
Гуров согласно кивнул, добавил упаковку с салатом и перешел к стойке со спиртным. Здесь он взял две бутылки импортного портвейна, два коньяка, а для себя и Марии бутылку “Абсолюта”. Затем попросил уложить ему коробку пирожных, взял из морозильной камеры торт-мороженое и направился в кассу. Он не очень разбирался в том, что полагается на поминальном столе. Девочка прижалась к его боку, сыщик ее отстранил и строго сказал:
